Александр Исбах - Красноармейцы

— Побатальонно! — кричал комвойсками.

— Побатальонно! — передавал комдив.

— Побатальонно! — командовал комполка.

— На одного линейного дистанция!..

Двинулась сплошная масса бойцов. Части начали проходить мимо мавзолея дружными, крепкими рядами. У мавзолея встречали и приветствовали их вожди.

Когда проходили мы, все внимание было устремлено на то, как бы не сбиться, как бы не подкачать. Будто откуда-то издали слышали мы приветствие полку и громко кричали в ответ «ура»…

Пришли в казарму усталые. На дворе, перед помещением школы, поблагодарил нас Ильиченко от имени командования полка за службу:

— Сегодняшний день показал, что вы не даром учились зимой… Сегодня мы закончили зимнюю учебу. Впереди лагеря…

Многие ушли в отпуск. Оставшиеся собирались в группки и вспоминали этот, такой торжественный и необычайный день…

В окна дышала весна и как бы подтверждала слова Ильиченко, что зимняя учеба кончилась.

Опустели казармы. Сдвинуты пустые койки, убраны постели, оружие. По дороге движутся колонны. Полковая школа затягивает песню… Сегодня хочется спеть как-то особенно задорно и весело. Особенно разгорается задор, когда из города курсанты выходят на шоссе. Наряду со старыми, много раз певшимися, тут же на ходу сочиняются песни собственного изобретения.

В лагерях большинство никогда не бывало. Школа сразу приступает к устройству жилья.

— Там наверху, на небе, верно фашисты сидят, — острят курсанты. И действительно, дождь старается помешать натянуть палатки.

Еще час — и в лагере забелели палатки. Началась лагерная жизнь с ее радостями и трудностями. Лагерь ожил.

Бой с «небесными фашистами» длился всю неделю… Но курсанты отбивали атаки холода. Строили лагерь, окапывали, таскали дерн, украшали свои летние квартиры.

На большой дороге, где зажигали костер, собирались бойцы… Чувствовали себя будто в походе. Кто-нибудь начинал рассказывать, а другие слушали. Потом прорывалась песня:

Одну песню сменяла другая… Догорал костер, и на лица бойцов, плотно окружавших его, ложился багровый отблеск.

Огромный луг раскинулся перед лагерем. На луг тот мы ходили заниматься и отдыхать после занятий. Забыты уж дни дождей и ненастья. Жарко палит солнце. Хорошо растянуться во весь рост на зеленой траве.

На лугу устроен спортгородок. Поставлены заборы, выкопаны ямы, через рвы проложены бревна. Задача наша — суметь пройти спортгородок в полном походном снаряжении. А походного снаряжения у нас теперь порядочно: винтовка, скатка, лопатка, противогаз, мешок, гранатная сумка. Куда только ни навешиваем мы разных вещей! А Дыркина из-за них даже разглядеть трудно. Прямо не человек, а вешалка.

И вот во всем этом надо проходить рвы по бревну, перелезать через заборы, пролезать под проволочными заграждениями.

Особенно тяжелы были для нас забор и бревно…

Вот Капернаут бежит во всю прыть. Добежит до забора и… баста. Не взобраться Капернауту на забор. А ежели взберется — не слезть ему ни в жисть. Так и сидит на заборе верхом мрачная капернаутовская фигура.

— Капернаут, другим место освободи…

— Не могу. Не осилю.

Много трудов было положено, пока научили Капернаута перелезать через забор.

Еще хуже дело обстояло с бревном. Задача была — пройти через ров по бревну. Храбро ступали мы на бревно и, дойдя до середины, не выдерживали равновесия и тяжело плюхались в ров. «Героем бревна» был Нейфельд. Двадцать раз начинал он переходить ров и… неизменно, дойдя до середины, срывался.

— Нейфельд, — говорил начальник команды, — а что, если бы под вами не ров без воды был, а поток горный…

— Не выходит, товарищ начальник, — жаловался Нейфельд. И опять начинал сначала.

А мы-то издевались, мы-то посмеивались, и горе было тому насмешнику, кто сам потом срывался с бревна. Лучше было ему не выходить изо рва… Засмеют…

Зато быстро и уверенно проходил по бревну Федька Чернов. Для него было большим удовольствием перескакивать через заборы и рвы. Делал он это ловко и красиво. С нескрываемой завистью глядел на нею Капернаут.

После спортгородка бывал у нас политчас. Шли мы на ленполянку и здесь отдыхали после «бревна» и «заборов».

На ленполянке был оборудован летний клуб — ленпалатка. Здесь была главная штаб-квартира политрука Горовского и Вани Фуражкина с ячейкой. К тому времени был у нас и другой политрук Аркадьев, веселый рабочий парень, главный организатор вечеров самодеятельности и завзятый гармонист.

Кроме школьной ленпалатки был еще полковой клуб, с читальней, библиотекой и кабинетами. Почти как в городском помещении. Это было лучшее здание в лагере. Комсостав жил в маленьких легких хибарках. Казалось, дунешь — и улетит хибарка… Недаром однажды после сильного дождя пришел к нам весь мокрый политрук Аркадьев и жаловался, что его «вымыло» из хибарки.

Была еще открытая сцена с кинобудкой. Здесь устраивались полковые собрания, и чуть ли не каждый вечер шли кинофильмы.

Занятия становились все серьезнее. Усложнялась и партработа. Пулеметчики наши уехали в Быково на пулеметные сборы.

В каждой палатке, а их было у нас больше сорока, надо было избрать палаточника. Палаточник был культруководителем палатки. Читал газеты, разъяснял все непонятное, проводил беседы. Палаточниками стали почти все комсомольцы. Мы с ними занимались, указывали, как отвечать на вопросы. А по вечерам часто собиралось человек десять и уходило на луг. Здесь на траве, под огромным куполом темного ночного неба, истыканного золотыми звездочками, вели мы долгие разговоры.

— Как сейчас во Франции? — начинал Цыганков. Маленький член ЦИКа интересовался международными вопросами.

Говорили и о Франции, и об англичанах. А потом Цыганков рассказывал о заседаниях своих циковских и моссоветовских. Был он простой, как и раньше. И ни одним жестом не пытался показать свое «высокое звание».

Переходили на школьные вопросы. Со школьных на свои домашние. Сатаров всегда заводил разговор о том, как житься хорошо будет, когда все в сельскохозяйственные артели пойдут. И так долго-долго сидели и говорили мы. Потом замолкали и смотрели, как в небе мерцали звезды. Под грибом в лагере стоял часовой и тоже глядел в ночное небо.