Ксения Драгунская - Честные истории

Ещё мы с папой ходили есть бублики на улицу Чехова, там была такая булочная, с бубликами и молочным коктейлем. Ещё мы были в цирке на Цветном бульваре, сидели совсем близко, и когда клоун Юрий Никулин увидел моего папу, (а они вместе работали в цирке перед войной), он очень обрадовался, взял у шпрехталмейстера микрофон и специально для нас спел «Песню про зайцев».

Ещё мой папа собирал колокольчики, у нас дома целая коллекция, и теперь я продолжаю её пополнять.

Если читать «Денискины рассказы» внимательно, то понимаешь, какие они грустные. Не все, конечно, но некоторые — просто очень. Я не буду сейчас называть, какие. Вы сами перечитайте и почувствуйте. А потом — сверим.

Вот некоторые удивляются, мол, как же это удалось взрослому человеку проникнуть в душу ребёнка, говорить от его лица, прямо как будто самим ребёнком и рассказано?… А очень просто — папа так всю жизнь и оставался маленьким мальчиком. Точно! Человек вообще не успевает повзрослеть — жизнь слишком короткая. Человек успевает только научиться есть не пачкаясь, ходить не падая, что-то там делать, курить, врать, стрелять из автомата, или наоборот — лечить, учить… Все люди — дети. Ну, в крайнем случае — почти все. Только они об этом не знают.

Помню про папу я, конечно, не много. Зато умею сочинять всякие истории — смешные, странные и грустные. Это у меня от него. А мой сын Тёма очень похож на моего папу. Ну вылитый! В доме на улице Каретный ряд, где наша квартира, живут пожилые эстрадные артисты, которые помнят моего папу молодым. И они Тёму так и называют — «Драгунское отродье». И мы вместе с Тёмой любим собак. У нас на даче полно собак, а те, которые не наши, просто так приходят к нам пообедать. Однажды пришла какая-то полосатая собака, мы её угостили тортом, и ей так понравилось, что она ела и от радости гавкала с набитым ртом.

Вот…

Всё время я что-то рассказываю и вспоминаю про Москву, про школу. Даже вот Прибалтику тоже вспомнила. А про летнюю дачную жизнь — почти ничего. А ведь сколько всего случалось на каникулах, загородом!

У нас там чего только не было…

Отличный лес, с оврагами и ручьями, и лесная речка, это если идти правее, а если левее — выйдешь в огромное поле. Поросшая подорожником колея с глубокими лужами, полными головастиков, приведёт в другую, дальнюю берёзовую рощу, где лисички и земляника. Не хочешь пешком идти в лес, катайся на велике, тогда из калитки налево, на первом перекрёстке — снова налево, там липовый парк, аллеи, на высокой клумбе — пьедестал без памятника. Говорят, раньше там стоял памятник Сталину, а потом его выбросили в речку возле плотины на Троицкой фабрике. Катаешься на велике по щербатому, со множеством трещин, асфальту, мимо маленьких деревянных дач соседнего посёлка, забираешься в узкие аллейки на задворках парка, ветки шиповника и акаций трогают тебя за плечи, показывается забор пионерского лагеря, у забора изнутри всегда кто-то стоит, жадно и грустно смотрит. Бедные, несчастные пионеры, летом в лагере, ходят строем или парами, всё по горну, по команде.

А я на воле! Я вообще никогда не была в пионерском лагере. Каждые каникулы я здесь, где всё знакомо. Ура, лето!

Автобус от метро Калужская. Дребезжащий, оранжевый, хлипкий, даже ещё не «Икарус», а какой-то отечественной неуклюжей породы, «советское значит отличное», долго, долго выбирается за кольцевую, где нет фонарей и асфальт в ухабах, едет, часто останавливаясь, переезжает через мост в деревне, и вот наша остановка «Школа». Выпрыгиваешь из автобуса, и пахнет совсем по другому — свежескошеннои травой, костром, снегом, талой водой, осенними листьями — июль, апрель, ноябрь, март, сентябрь? Пахнет, что Москва и учёба далеко, а впереди выходные, каникулы, вольница, кайф, дачная жизнь…

Велосипед, бадминтон, костры, лодочная станция…

На даче я дружила с речкой. Речка у нас маленькая, совсем не знаменитая, и почти никто не знает, как её зовут. У неё крупный рыжий песок и продолговатые ракушки. Когда мне становилась грустно, или мама долго не приезжала, я приходила к речке, и знала, что она меня понимает, жалеет, и всегда на моей стороне. И я тоже её жалела. Например, за то, что в неё сбросили ненужный памятник. Она же, всё-таки, не помойка. И она ничего, промолчала, стерпела, течёт себе дальше.

С разными девочками и подружками я тоже дружила.

Но они никогда мне не верили, что папа — это мой папа, а не дедушка, что волосы у меня на самом деле такого цвета, что у меня вообще нет ни дедушек, ни бабушек, и на даче я живу с чужими тётьками, вроде нянек. (Смотри рассказ про Энгельсину Зиновьевну.)

Девчонки не верили мне. Какое-то я у них вызывала подозрение…

Поэтому я больше дружила с мальчишками.

У меня был дачный друг Костик. Ну, это теперь я могу его назвать другом, ведь столько лет прошло. А тогда, в детстве, мы были страшными врагами, всё время ругались, ссорились, обзывались и даже дрались иногда.

Мой лучший дачный враг — Костик, вот как можно сказать.

Из-за него я то и дело попадала в какие-то истории. Например, вот в такую.

Иду однажды из лесу, землянику для мамы собирала, смотрю — на поваленном дереве Костик сидит, улыбается.

— Привет! За земляникой ходила? Молодец. Как живёшь вообще? Горло не болит?

Не дразнится и не обзывается… Вот чудеса!

— Нет, горло не болит.

— Тогда пошли.

Выходим к самому краю леса. Сюда, к краю леса, примыкает дача певицы Людмилы Зыкиной, огромный дом за высоким забором. Поближе к забору, но стараясь прятаться за деревьями, стоят другие мальчишки.

— Три-четыре! — командует Костик, и мальчишки орут:

— ЗЫКИНА ДУРА!!!

Тишина, хихикают. Смешно-то как… Здорово Костик придумал!

— Давай тоже ори, раз горло не болит, — велит Костик. — Или боишься?

— ЗЫКИНА ДУРА!!! — с восторгом громче всех ору я.

Как здорово, как весело с большими мальчишками, они не пристают с вопросами, почему у меня такие волосы и ресницы, не думают, что я вру про то, что у меня нет бабушек, не спрашивают, сильно ли я плакала, когда умер мой папа. Они вообще мною не интересуются, даже издеваться надо мной сейчас не хотят.

— ЗЫКИНА ДУРА!!!

Какое счастье…

Из-за угла не спеша выходит коренастый дядька в кепочке, по виду — сторож или водитель, а может, муж певицы, и спокойно всех «опрашивает» — кто с какой дачи.

И отпускает.

Никто даже не успел ни испугаться, ни смыться.

Зоя Константиновна, мама Костика, собрала провинившихся на веранде своей дачи. Участок у них неровный, и дом стоит так хитро, что входишь на первый этаж, проходишь в другую комнату и оказываешься уже на каком-то «полувтором» этаже. Следующая комната — и ты уже на настоящем втором.

«Хитрая дача».