Валерий Медведев - Библиотека мировой литературы для детей, т. 29, кн. 3 [Повести и рассказы]

— Баба-Кока, не надо!

Ксения Васильевна утихла, провела рукой по лицу.

— Чашечку бы настоящего черного кофе!

— Отец Агафангел уволен! Отца Агафангела из гимназии выгнали. Долой буржуев, долой попов! Ура! Да здравствует Советская власть!

Так в один прекрасный день примчалась Лина Савельева. День был, верно, прекрасен. Стала зима. Нетоптаный снег сверкал мириадами бриллиантовых звезд на просторах монастырских полян. В кустарниках алые грудки снегирей цвели, как цветы.

Лина выкладывала новости. Ворох новостей!

— Во-первых… Катька, ты писательница, сочиняешь повести, сочинила бы про моего отца, как он, весь покалеченный, из окопов пришел, живого места нет, четыре года отвоевал, а без единой награды вернулся, вот какова справедливость! Гимнастерка от вшей шевелится. Мать так и повалилась на лавку. Истопили баню. Одежду пожгли. Батьку вымыли, выпарили. А дальше? Дальше самая суть. Отец башковитый, в окопах наслушался правды, пришел на село Советской власти подмогой, выбрали секретарем партячейки, никого выше нет. Кто был ничем, тот станет всем. А кто был всем, тот стал ничем.

Ксения Васильевна приблизилась к дивану, где сидели Катя и Лина, молча опустилась рядом на стул. Слушала, крутя кольцо на безымянном пальце.

— Дальше рассказывай… Акулина.

— Баба-Кока! — отчаянно крикнула Катя.

— Поп Акулиной окрестил. Да еще отец Агафангел когда назовет с подковыркой, — меряя дерзким взглядом Ксению Васильевну, ответила Лина. Перекинула на грудь толстую косу, расплетала и заплетала конец. И все глядела на Ксению Васильевну.

— Ее зовут Линой, — сказала Катя.

Молчание.

— Подковырки я сама не люблю, нечаянно вырвалось, — трудно заговорила Ксения Васильевна. — А понимаю не все. Сознаюсь, не все понимаю. Рассказывай, Лина.

И Лина, легкий человек, забыла нависшую тучку, не казнила взглядом Ксению Васильевну и затараторила бойко:

— Во-вторых… Угадайте! Катька, не силься, не угадаешь, хоть лопни. В нашей бывшей женской гимназии…

Тут Катя и Ксения Васильевна, не веря ушам, услыхали: нет больше в их городе женской гимназии. Вывеска скинута. А уж если вывеску свергли, значит, большевистская революция докатилась и до бывшей женской гимназии. На месте ее единая трудовая школа. Девчонки будут учиться вместе с мальчишками. Единая, трудовая, совместная!!

Дойдя до чрезвычайного пункта о совместном обучении девчонок с мальчишками, Лина с присущим ей темпераментом, позабыв о недетских уже годах, принялась подпрыгивать на пружинистом диване, всплескивать руками, хихикать, подмигивать.

К тому же в этой новой, только рождавшейся школе образован ученический комитет из учащихся, и членом комитета большинством голосов выбрана Лина Савельева. Члены комитета в курсе всей школьной жизни, всех реорганизаций.

Ре-ор-га-ни-за-ция! Слово-то какое! Небывалое.

И Катя решила:

— Теперь пойду в школу.

— Катька, Катька, а зачем я и прибежала к тебе!

Оказывается, Лина и прибежала затем, чтобы мобилизовать Катю в школу. Отца Агафангела вытурили, дорога открыта. Мы наш, мы новый мир построим.

— Она из формы выросла, а другой не достанешь, — неуверенно заметила Ксения Васильевна.

— Формы долой! Погоны долой, предрассудки, сословия, угнетателей, весь прогнивший царский режим!

Ксения Васильевна вздохнула. И сдержанно:

— Во-первых и во-вторых мы узнали… А в-третьих?

В-третьих было недоброе. В бывшей женской гимназии бушует классовая борьба, вот что, оказывается!

— Уж это увольте! Это, сударыня, ты сверх меры хватила, вам, большевикам, классовая борьба всюду мерещится, хоть в школу ее не притягивайте, не агитируй, не верю! — возбужденно заговорила Ксения Васильевна. — Классовая борьба в гимназий! Придумают небылицы.

Между прочим, если учителя не признают Советскую власть, объявили саботаж, не выходят на уроки, отказались учить — это что? Классовая борьба, вот это что! Учителя — саботажники, отсталые, с контрреволюционными взглядами. Начальница во главе. Да, начальница, пышная, полненькая, с ямочками на щеках, — главный враг революции.

— Половина уроков пустые! Физики нет, математики нет! — выкладывала Лина, видимо не очень скучая без физики и математики. — Митинги, митинги! Пустой урок — сейчас митинг. Позор учителям-саботажникам! Несаботажники — с нами. Их признаем, эти свои. Катя, придешь — увидишь, мы все на новый лад перестраиваем.

— Ох-ох! — вздохнула Ксения Васильевна. — Не знаю, Катя, уж идти ли тебе в эту вашу новую… трудовую…

Но назавтра поднялась ранним утром, тихонько вздула утюг, выгладила старое коричневое платьице, едва прикрывавшее Кате колени, приметала белый воротничок. «Как вы там ни свергайте старый режим, а девочку оденешь гимназисткой — и будто не все прежнее рушилось, что-то осталось…»

В бывшей женской гимназии заливался звонок. Клава Пирожкова шагала вдоль коридора, трезвоня над головой колокольчиком. Раньше к урокам звонил старый бородатый швейцар в зеленом мундире. Теперь Клава Пирожкова пронзительно выкрикивала:

— По классам! По классам! Первый урок.

Выписанный малиновой краской на серой оберточной бумаге плакат призывал: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Плакаты, объявления, газетные листы и рисунки залепили стены вестибюля и коридоров. Раньше коридоры были голы и пусты, теперь:

Всем! Всем! Сегодня общешкольное собрание.

Повестка дня:

1. О кухонных дежурствах.

2. О драматическом кружке.

3. О поведении учителя химии.

Все на собрание!!! Не опаздывать! Революции дорого время.

«В труде и знаниях — сила рабочего класса!» — объявлял пестрый плакат, составленный из цветных буковок разрезной азбуки.

Размашистыми крупными строчками кто-то веселый взывал:

— По классам! Первый урок! — звала Клава Пирожкова.

Девочки не спешили по классам. Там и тут стояли в коридорах. Торопливо прошагал длинноногий учитель рисования с красными пятнами на лице, вошел в пустой класс и, багровея от стыда и беспомощности, принялся расставлять на учительском столике никому не нужные глиняные вазы перед партами, на которых никто не сидел.

— Бектышева! — заметили Катю.

— Девочки, девочки! Катя Бектышева вернулась.

— А худая, длиннющая! Дылда!

— Девочки, у нее волосы колечками вьются.

— Не колечки, а стружка. После тифа волосы всегда стружкой растут. Девочки, она на Топси из «Хижины дяди Тома» похожа.

— Скажешь! Топси черная, негритянка. А она вон какая белая.

Подошла с колокольчиком Клава Пирожкова.

— Бектышева! Катя! Хорошенькая-то какая после болезни! Мне бы так побелеть. Катя, а отец Агафангел-то против Советской власти попер. Заберут его. Чека заберет. Ты верно его разгадала. Я тогда еще всем говорила: умная Катя. Умная, умная! Катя, а Надька Гирина, буржуйская дочка… Отец во Францию сиганул, а она с папенькой да его капиталами, ясно!..