Вильям Козлов - Президент Каменного острова. Президент не уходит в отставку

- Человек - это звучит гордо… - сказал Сорока. И непонятно было, шутит он или серьезно.

- Подавай заявление в партию, а? - сказал Кузьмин. - Я тебе дам рекомендацию.

- В партию? - ошарашенно переспросил Сорока. Серые глаза его расширились, он вглядывался в лицо Кузьмина, будто сомневался, что тот сказал всерьез.

- Подумай, Сорокин, - поднялся из-за стола Кузьмин. - И еще одно: в пятницу у нас открытое партийное собрание… Будет разговор и о случае в вашем цехе. Обязательно приходи.

Кузьмин ушел, а Сорока неподвижно сидел на расшатанном стуле и смотрел на застекленный буфет, заставленный стаканами с яблочным компотом. Стаканов было много, не сосчитать. Он даже вздрогнул, услышав над собой знакомый раскатистый голос Васи Билибина:

- Он тут прохлаждается, а звезда экрана разыскивает его по всей станции! Послушай, Сорокин, попроси у нее для меня автограф, а?..

- Куда мы пойдем? - спросила Алена, когда, они вместе с толпой выплеснулись на улицу со станции метро.

- Куда хочешь, - ответил он.

- Это на тебя не похоже, - засмеялась она. - Обычно ты командуешь.

- Даже тобой? - усомнился он.

- И зря, - заметила Алена. - Мной как раз и нужно командовать.

- Пусть кто-нибудь другой командует, - не подумав, брякнул он.

Алена скосила на него блестящие карие глаза, вид у нее сразу стал задиристый.

- Это интересно… Никак ревнуешь?

- А что, есть к кому? - быстро взглянул на нее Сорока и тут же отвел глаза. Что-что, а врать он совсем не умел.

Алена поправила на плече замшевую сумку на длинном широком ремне, рассеянно скользнула взглядом по переполненному автобусу, круто выворачивающему с улицы Салтыкова-Щедрина на проспект Чернышевского. В задних дверях была зажата продуктовая сетка с гроздьями желто-зеленых бананов.

- В «Луче» идет какая-то музыкальная кинокомедия, - сказала Алена. Забыла название.

- Может быть, где-нибудь идет трагедия… или драма? - не очень-то удачно сострил Сорока. Уж он-то знал, что Алена такие вещи не прощает.

И тут же получил сполна.

- Это для тебя слишком сложно, - заявила она. - Уж тогда лучше сходим на боевик? Или вестерн? Где беспрерывно стреляют и бьют друг друга по физиономии?

- Ладно, пойдем на кинокомедию, - сдался Сорока.

Однако очередной сеанс начинался через сорок минут и шла не комедия, а старая кинолента «Спорт, спорт, спорт…».

- Это тебе понравится, - невинно заметила Алена.

- Хороший фильм, - невозмутимо отозвался Сорока.

Немного не доходя улицы Жуковского был пустынный маленький сквер с двумя-тремя садовыми скамьями. Несколько могучих лип и кленов, с трех сторон зажатых оштукатуренными кирпичными стенами, взметнулись до самых крыш. Черная, пропитанная копотью грубая кора, вся в глубоких морщинах; узловатые мозолистые корни вспучили коричневую землю, кое-где поросшую редкой бледной травой. На ухоженной ромбовидной клумбе еще тянулись к тусклому осеннему солнцу несколько белых полуосыпавшихся цветков.

Они сели на зеленую скамейку, истерзанную ножами. Тут были имена девушек, несколько сердец, пронзенных стрелами, и даже название города Сызрань. Кто-то не поленился, с Волги приехав в Ленинград, отыскать этот маленький сквер и напомнить людям, что есть на белом свете город Сызрань, в котором проживает парень по имени Петя.

- Что же ты меня, Тима, не ругаешь? - спросила Алена. - Не устраиваешь сцен ревности? Я ведь иногда встречаюсь с Борисом Садовским, и ты это прекрасно знаешь.

- Ты считаешь, что это необходимо?

- Так принято - я ведь, кажется, твоя девушка.

- Кажется… - с иронией произнес он.

- Это хорошо, что ты не уверен в этом, - сказала она.

- В чем?

- Ты о чем-то другом думаешь? - поинтересовалась она, быстро взглянув на него.

- Я думаю о тебе, - сказал он.

- Что же ты думаешь обо мне?

Он нагнулся, поднял с земли ярко-желтый кленовый лист, зачем-то подул на него. Лист расправился и зашуршал.

- Я тебя не ревную, - сказал он, вертя лист за тоненький черенок в пальцах и старательно разглядывая его.

- Значит, я могу делать все, что захочу?

- А разве ты когда-нибудь поступала иначе?

Алена вырвала у него лист, хотела скомкать, но пожалела: подбросила вверх - и разлапистый, почти прозрачный лист спланировал на землю.

- Тима, не притворяйся, тебе ведь больно? - Алена даже привстала, чтоб заглянуть ему в глаза. - Я вижу, как ты похудел, одни глаза остались. Да и глаза-то грустные-грустные…

- Выдумщица ты, - улыбнулся он. - Фантазерка.

- Выходит, тебе наплевать, что я встречаюсь с ним? - Высокий голос ее прозвучал слишком громко, и проходивший вдоль чугунной ограды пожилой мужчина с пестрой лопоухой спаниелькой покосился на них. - Как было наплевать, что за мной Гарик волочится? - не обращая на прохожего внимания, продолжала Алена. - И тебе будет безразлично, если я еще с кем-нибудь буду встречаться? Ты все будешь такой же твердокаменный и невозмутимый? Даже если я выйду замуж за другого? Ты останешься моим другом? Будешь с моим мужем играть в домино и нянчить моих детей? Ты на это только и способен, да? Отвечай, Президент!

- Видишь ли, - спокойно сказал он, - я почему-то не чувствую себя виноватым перед тобой…

- Ты никогда не бываешь виноватым, - ядовито заметила она. - Ты всегда прав, как и подобает настоящему президенту.

- Тебе еще не надоело? - устало спросил он.

- Приставать к тебе?

- Называть меня президентом.

- Напрасно обижаешься: родись ты несколькими веками раньше, обязательно стал бы великим полководцем… Таким же, как Александр Македонский или как Александр Невский.

- Больше ты не знаешь полководцев по имени Александр? - спросил он:

- Знаю, - выпалила она. - Александр Сорока!

- Не остроумно, - усмехнулся он.

Она смотрела на него яростными глазами, щеки порозовели от гнева. Она чувствовала себя виноватой, ей хотелось объяснить Сороке, что с ней происходит, почему она встречается с Борисом, но Сорока не спрашивал и вообще делал вид, что все в порядке. Неужели он на самом деле такой твердокаменный?.. Откуда ей было знать, что Сорока прилагал неимоверные усилия, чтобы быть спокойным, невозмутимым? С того самого вечера, когда он увидел, как Алена садилась в машину Бориса, он не находил себе места. Вот уже две недели Сорока боролся сам с собой - вернее, с ревностью, которая будто огнем опалила его. Ведь он когда-то, еще весной, растолковывал Гарику, что-де ревность - низкое, животное чувство… Как же так случилось, что его тоже не минула чаша сия? Он долго не мог заснуть, из головы не шли Алена и Борис… И ночью во сне Сорока ревновал Алену, мучился из-за нее, страдал… А вот сейчас она требует, чтобы он признался ей в этом. Нет, такого она не дождется от него!