Василий Подгорнов - Тропинки в волшебный мир

— Да не сидится ему дома-то — вот и шляется. Тут недалеко, на зады ушел. Увидел с крыльца, что на болото утки опустились, схватил ружье и — туда. Сейчас придет.

Наталья подкрутила у лампы фитиль, прибавив свету, стала разводить на шестке огонь, готовить ужин.

— Может, радио хотите послушать? — предложила она. — Хорошо играет. На днях Михаил в сельпо купил.

— Устали мы, Наташа, — чистосердечно признался Дмитрий Николаевич, — я еле ноги дотащил. Далеко ведь до вас, да и дорога никудышная. Спасибо, еще Павел Чернышев нас захватил, сумки довез, а то бы пришлось ночевать в лесу.

Он разулся, расстелил на полу свою брезентовую охотничью куртку и лег, с удовольствием вытянув уставшие ноги.

Я тоже опустился на пол.

Вскоре вернулся Михаил, засуетился, стуча деревяшкой по полу.

— Охотнички прибыли! Вот хорошо! Кстати! — заулыбался он простодушным, немного рябоватым лицом. — А я вот уж пару селезней взял. Прямо на огороде убил.

Он вынул из сумки селезней и с явным расчетом на эффект небрежно бросил их на лавку, словно за день ему пришлось перебросать таким образом великое множество птиц.

— Что же это мы выстрелов твоих не слышали, коль на огороде стрелял? — недоверчиво в шутку переспросил Дмитрий Николаевич. — Не прямо ли на дворе ты их поймал?

Он потрогал птиц, взвесил их на руке, похвалил:

— Хороши! Молодец, Мишук! Вы тут, наверное, каждый день громите?

— А чего больше нам делать? — в свою очередь, спросил хозяин. — Ростепель. Сейчас только на охоту и ходить. В поле выезжать еще рано — вязко на пашне, а в лесу хорошо!

— Много нынче дичи?

— Как сказать. Искать надо. Дичь есть, только на мушку сама не садится.

— Ну, это знамо…

— Он глухаря третьего дни заполевал, — вмешалась в разговор хозяйка. — А много-то не приносит тоже, хоть и живем в лесу; утку, иной раз две. Сейчас это ему ради вас повезло. Никак уж вечеров пять туда бегает, да пусто, а сегодня повезло — сразу двух.

Она ловко щипала птиц, и было видно, что делать ей это приходится не впервые. Михаил помогал ей.

— Моя утятина — ваша бутылка! — шутил он.

— За этим дело не станет, — пообещал Дмитрий Николаевич, — только ужин быстрее готовь, а то устали мы сегодня, не дождемся твоей утятины — уснем.

— Не уснете, — улыбался Михаил.

На дворе гамкнул Шарик и сразу же замолк. Хлопнула сенная дверь, кто-то шарил в потемках дверную скобу. Вошел Антон, брат Михаила, здоровый, высокий парень, на две головы выше Михаила, тоже отделенный от отца и тоже охотник.

— Здравствуйте! — заулыбался он широким с неделю не бритым лицом, заросшим жесткой рыжей щетиной. — А мне жена Павла сказала, что охотников Михаилу из города привез Павел, вот я и зашел, — как бы оправдывался он.

— Проходи, садись, Антон, — пригласила его Наталья. Мы поздоровались.

— Ну, как, Антон, охота? — спросил Дмитрий Николаевич. — Приносишь что-нибудь?

— Плохо, — признался он. — Мишке вон везет. Каждый день обязательно что-нибудь да заполюет, а я за всю весну только трех тетеревов взял. Обуви у меня хорошей нет, а кругом вода выше колен. Куда пойдешь? Вот только вокруг дома и хожу, чтобы как вымок, так и печка рядом была. А так разве много настреляешь?

— Дроздов они бьют, Дмитрий Николаевич, — с явной насмешкой над неудачником-братом сказал Михаил. — Гибель прилетело дроздов. И все больше дерябы — крупные, как голуби.

— Мы по дороге видели, много.

— И дроздов стреляем, коль попадет, — признался Антон, — вкусное мясо у них, особенно если крупного подстрелишь.

— А взять его тоже мудрено: очень осторожный, близко не подпускает.

На дворе снова залился Шарик. Пришли колхозный пчеловод Ванюшка Данилов и лесник Егорка Опарин — двоюродные братья, оба среднего роста, крепкие, коренастые, русоволосые; оба работают в лесу и с ружьями не расстаются ни зимой, ни летом. Иван — молодой мужчина, года два назад обзавелся семьей. Егорка — еще холостой парень, недавно вернувшийся с действительной.

Вслед за ними с другого конца хутора пришел отец Михаила Сергей Иванович, седой, худощавый, видимо, не очень здоровый человек.

— Добрый вечер, охотнички! — сняв шапку, по-старинному поприветствовал он нас.

Сергей Иванович — известный в районе стол яр-краснодеревщик, большой спец по ружейным ложам. Сам он когда-то тоже был страстным охотником и бросил охоту только по слабости здоровья. Но ружье свое — старую двуствольную шомполовку-фузею, подарок одного казанского профессора, с очень хорошим и сильным боем, все еще берег и не доверял даже старшему сыну Михаилу: видимо, еще надеялся оправиться от недуга и походить по лесу.

Курил он, как и большинство стариков-марийцев, трубку с медными ободками на головке и чубуке.

Закурили все враз, и густой махорочный дым голубым облаком поплыл вокруг лампы.

Наташа тем временем собрала на стол, и по всей избе, перебивая запах махорки, поплыл аппетитный аромат жареного мяса.

Все сели к столу. Только Ванюшка с Егором вначале было отказались, но, увидев, что Дмитрий Николаевич вынул из рюкзака сначала одну, а потом вторую бутылку крепкой охотничьей водки, оставили и тоже подсели.

Мне вспомнилось, как еще совсем недавно я мечтал о таком вечере в кругу охотников, где в это время, кроме охоты, ни о чем больше не говорят, и на душе стало как-то просторно, весело. Вдохновенно блестели глаза и у Дмитрия Николаевича. Он всем своим видом как бы говорил: «Наконец-то вырвались в лес». Предстоящие дни, которые мы проведем с этими товарищами в лесу, радовали и его.

Разговоры велись о весне, об охоте.

— Весна! — многозначительно сказал Сергей Иванович. — Самое лучшее время в году. А нынче столько воды — страсть! Двадцать с лишним лет прошло с тех пор, как мы из Маркияла выселились, а столько воды я первую весну вижу. Ко мне из озера под самые окна подошла, и все подполье залило. Не помню такой весны. На урожай, должно, многоводная.

— На юге вон уже давно весна, — вставил Михаил. — Еще в январе по радио передавали, что в Ферганской долине сев начался.

— Да там и зимы-то совсем нет! — сказал Дмитрий Николаевич. — В декабре там осень, в январе — весна! У нас морозы, носа не высунуть, а там цветы вовсю цветут. Хорошо!

— Хорошо-то, хорошо, — согласился Сергей Иванович. — Круглый год лето — знамо, хорошо. Только так и скажу: где нет зимы, там не может быть и настоящей весны, а без нее, как ни говорите, а скучно. Страсть как люблю весну! Только одного жаль: на охоту нет силы ходить. Глухарь — вот моя птица! Весной самая охота на него. Эх, бывало…

— Сейчас всякой птицы летит гибель, только стреляй, — заметил Антон. — И без глухаря есть на что поохотиться.

— Птица летит всякая, это верно, — задумчиво сказал Сергей Иванович. — Великое переселение у ней настало. Летит птица, днем ли, ночью ли, в хорошую погоду, в непогодь ли, а нос у нее, как компасная стрелка, так без ошибки на север и смотрит, словно и в самом деле намагничен. Только думается мне, что этот природный компас все же не в носу у нее, а, наверное, в самом сердце заложен: оно-то и крутит носом и подсказывает ей дорогу на родину. А иначе как же?