Василий Подгорнов - Тропинки в волшебный мир

В березняке было теплее, суше и солнечнее. Поэтому и жизни здесь было больше. Всюду шныряли птицы, чуть не под каждым деревом пробились и уже расцвели розово-синие колокольчики медуницы, бледно-голубые абажуры сон-травы. Лишь кое-где на северной стороне кустов, где плохо прогревало солнце, еще лежали небольшие глыбы грязновато-серого снега.

— Тут самые тетеревиные места, — тихо сказал Иван, — Пристальнее смотри, может, токовище найдем.

Вскоре и в самом деле в одном месте мы спугнули с земли стайку кормившихся тетеревов в пять птиц, но токовище так и не нашли, хотя очень внимательно осмотрели всю сечу.

— Они и токуют где-нибудь тут поблизости, только враз-то не отыщешь. Надо на зорьке сюда прийти да послушать. Они сами тогда свой ток выкажут, — высказал свое мнение Иван.

Вскоре мы вышли на окраину большого мохового болота. Кое-где на его островах росли чахлые сосенки и березки с сухими, местами уже отпавшими вершинками. Середина болота, как тарелка, была залита полой водой. По всему болоту пухлой подушкой лежал нежно-зеленый торфяной мох, сильно набухший от вешней воды. Мягкие кочки болота и мох были опутаны тонкими, едва заметными, но прочными нитями клюквы, с красноватыми мелкими листочками. На каждой нити, словно бусы, были нанизаны кроваво-красные кислые ягоды. Ягод было много. Алые, розовые, сизые и даже еще белые, они, словно дорогие самоцветы на зеленом бархате, были насыпаны на сфагновый мох. Многие ягоды купались в ржаво-желтой болотной воде, виднелись со дна лужи. Пахло багульником, сыростью, болотом… Недалеко от нас с клюквенника снялась пара рябчиков Иван вынул из бокового кармана гимнастерки маленькую дудочку, сделанную им из куриной ножки, продул ее и, показав мне рукой, что нужно спрятаться, согнулся сам за кустом багульника, приготовил ружье, и тотчас же из его дудочки полилась над болотом призывная трель самочки рябчика. Я изумился, с каким мастерством Иван выводил трель за трелью. И сам я умею свистеть по-рябчиному, и слышал много, как это делают другие хорошо, но все же чуть-чуть с фальшью — еле уловимая, а фальшь. О ней даже нельзя сказать, ее можно только почувствовать, и то очень изощренному уху: будто бы и так, как у рябчика, и в то же время не так, а в чем разница, — не поймешь. Иван же пел — ни капельки отличия, настоящий рябчик, да и только! Не прошло и минуты, как на той стороне болота отозвался самец: «Тиииии-тиильютии-тииильюиии…»

Слышно было, как рябчик, порхая с березки на березку, приближался к нам. Иван замер. Вот-вот эта наивная птица выбежит прямо на мушку.

— Вы чего это там делаете, — вдруг, как гром, прогремело с берега. — Клюкву, что ли, собираете?

Я оглянулся. На высоком берегу болота стоял лесник Егор Опарин и улыбался, видимо, обрадовался, что в такой глуши встретил знакомых.

Рябчик, услышав голоса людей, тотчас улетел к своей покинутой подружке, а нам больше ничего не оставалось делать, как вылезать из болота.

Узнав, что помешал нам, спугнул из-под самого носа дичь, Егор извинился, долго рассматривал найденный мной лосиный рог, щелкая по темной костяной коряжине ногтем, словно определяя его прочность, сказал:

— Хорош! Прошлым летом видел я рогача с такими же вот рогами. Он, наверное, и потерял. Старый лось, мало здесь таких. У нас больше молодежь, а старые быки куда-то уходят, наверное, за Каму, на Урал, а может, и в Сибирь.

Егор рассказал нам, что ходил на зимнюю делянку посмотреть, не подсохло ли там и нельзя ли начинать посадку леса. А вот на обратном пути совершенно случайно набрел на нас. Шел он, собственно, на песню рябчика, а вышел к нам.

— А завтра чем занят? — спросил его Иван.

— Не знаю еще, — неопределенно ответил лесник. — Может, в лес пойду. Наше дело такое…

— У лесников первая отговорка — в лес! — засмеялся Иван. — Уедет лесник на базар, а приди к нему домой, спроси куда ушел — обязательно скажут, что в лес. Попробуй найди его в лесу! Лес для него — спасение от всех напастей. Помню, шуряк ко мне из соседнего села по пути заехал. Пол-литра «московской» у меня как раз была — от какого-то праздника уцелела. Угостить, думаю, надо шуряка, хороший он парень, да и от жены меньше воркотни будет. А у нас к этому времени как раз все соленые грибы вышли. Ну, ни одного не осталось, и на закуску больше подать нечего. Готовить — долго, шуряку ждать некогда, и готового ничего нет. Жена и говорит: «Сходи к Егорке. У них еще есть соленые грибы, бабка даст, да и Егорку заодно позови». Пошел я. Грибов мне бабка, конечно, дала, блюдо с верхом наложила. А Егорки, смотрю, в избе нет. Где он, спрашиваю. Да в лесу, отвечает. А дело к вечеру, и дождь шел. Совершенно, думаю, нечего делать Егорке в лесу — порубщиков у нас тут нет. «Где?» — спрашиваю бабку. Да в лесу же, — вполне серьезно отвечает она. Нет, думаю, здесь что-то не то. Заглянул я на полати, а там Егор под дождичек-то храпака дает. Вон говорю, бабка, в каком он лесу-то, не скоро и сыщешь! Мы посмеялись над рассказанным, закурили.

— Ты вот что, — сказал Иван Егору. — Я тебя серьезно насчет завтрашнего дня спросил. Если не пойдешь в лес, так приходи на пасеку. Пчел будем выставлять.

— Но! — удивился Егор. — Так бы сразу и говорил! Обязательно приду, как же, надо подсобить. Ты и кислушки небось уже припас?

— Это будет, только приходи.

Мы покурили на солнышке. Егор пошел на хутор, а мы стали огибать болото, надеясь найти вокруг него тетеревиный ток.

— Жаль рябчика? — спросил я Ивана.

— Нет, ни капельки даже, — словно удивившись моему вопросу, ответил он. — Да я бы, наверное, и стрелять-то его не стал.

— Почему?

— Да так. Очень уж они красивы. Подбежит близко-близко и начнет головкой крутить. То вытянет ее, то опустит и все смотрит не мигая: куда, мол, ты задевалась? Ведь только что звала. А у самого брови огненные, как кровью налитые, и хохолок торчит на головке, как у домашней курочки, и весь с головы до ног рябенький. Очень красивы они по веснам. Жалею я их. Вот тетерева не жалко, глухаря тоже, а рябчика жаль, голубя тоже. Осенью другое дело, а весной рука не поднимается. Парами живут они. Убьешь одного — осенью целого выводка недосчитаешься. Да и тоскуют они больно друг без друга, как люди. Глядеть — так просто слеза прошибает.

— Ты вот говоришь, что не могут они друг без дружки. Чего же тогда рябчик от своей подружки на твой свисток побежал? Ты ведь тоже голосом самочки его манил? Зачем же он тогда бросил свою и побежал к тебе?

— Ну так что ж такого? Хоть и неразлучен он со своей подружкой, а все ведь, поди, интересно, что это за новая красавица его из-за кустов подманивает.

На сухой гриве, усыпанной голубыми колокольчиками сон-травы, я увидел на толстой раскидистой липе бурак, похожий на гигантский скворечник.