Василий Подгорнов - Тропинки в волшебный мир

Мы с колхозным сторожем дедом Иваном несколько раз выходили за зайцами по чернотропу, но безуспешно. Сухой иней не держал запаха следов, и собаки на первом же кругу скалывались, теряли след и возвращались к нам ни с чем.

Зайцы вылиняли давно и совершенно белые хоронились на день в непролазном чапыжнике, через который не только человеку, но и собаке трудно пробраться.

Снег выпал неожиданно. С вечера, как обычно, было морозно, взошла луна, а утром выглянули мы — кругом белым-бело, зима!

И так тихо и тепло сразу стало, словно серые тучи, сорившие крупные, легкие, как пух, снежинки, укрыли иззябшую землю от холодного бездонного неба. Деревья надели за ночь тяжелые белые тулупы и мирно дремали.

Люблю я первый снег! Волнует и радует он, пожалуй, не только меня. Много красивого и сказочного в этом событии…

Я каждый год с особой радостью встречаю его, и не только потому, что с ним открываются для охотника все лесные тайны. Радует он меня, пожалуй, больше по другой причине. Он всегда наводит на приятные воспоминания, связанные с зимой, новогодней елкой, детством…

В это утро мы с дедом Иваном немного припозднились и вышли в лес уже в девятом часу. Идти по свежему, еще не слежавшемуся снегу было легко и приятно.

— Заяц должен быть! — бодро шагая, говорил старик. — В такую порошу только охотиться. Заяц боится первого снега, больших кругов не делает. Я, бывало, по два десятка за такой день настреливал.

Но, несмотря на первый снег, охота и на этот раз не удалась. Не всегда первый снег сопутствует удачной охоте.

Зайцы легли еще до снега, и во всем лесу не было ни одного следочка. А без следов, даже с хорошими собаками, найти косого мудрено. Шкурка его не пахнет, и лежит он, совершенно белый на белом, крепко: в двух шагах пройдешь — не встанет!

Проходили мы по лесу часов до трех, и все без толку: зайцы как в воду канули. Не слышалось выстрелов и других охотников.

Короткий зимний день начинал меркнуть. Мы сошлись с дедом на просеке и стали, закуривать.

— Да, — тяжело вздохнув, протянул он, — невесело! День что надо: и тепло и тихо, а зайчишек нет. Досадно. Видно, придется ни с чем к дому пробираться.

— Видно, так…

Мы шли друг за другом усталые, проголодавшиеся, я впереди, дед — в пяту. За нами понуро плелись не меньше нас уставшие собаки.

Шли молча, каждый со своими думами. Я не раскаивался и не упрекал себя за неудачу. Когда выпадает первый снег, я всегда хожу в лес. Бывает, и без ружья хожу. Это доставляет мне особое удовольствие. Поэтому о неудаче я старался не думать. Дед же всю дорогу вздыхал, скреб затылок. Только когда подходили к селу, он, как бы оправдываясь, сказал:

— В первый снег всегда так. Серединки не бывает. Или настреляешь столько, что не донести, или ни одного зайца даже не увидишь. Смотря в какое время ночи снег пойдет, от этого зависит. Мы тут, пожалуй, ни при чем. А вот завтра зайцу никуда от нас не деться. Он весь на виду будет!

— Завтра, конечно, все зайцы наши будут! — шутливым тоном поддержал я старика.

— Истинно! — загорячился дед. — Это я на себе испытал. — И до самого дома рассказывал мне, как с ним в такую вот зиму случай вышел.

Было около трех часов ночи, когда мы подъезжали к кордону Павла Зыкова.

Кордон затерялся в глухих марийских лесах. Стоит он на проселочной дороге километрах в пятидесяти от города. Дорога через кордон хотя и глухая, но всегда проезжая. По ней каждую субботу из ближних сел ездят колхозники на базар в город.

Старый лесник и дорога к его кордону были нам хорошо знакомы.

Сам Павел — шестидесятилетний старик, седой, немного глуховатый — не охотился. Не мог он оказать охотникам и егерской помощи, так как в лес ходил только по служебным делам: клеймить деревья, намечать вырубки, летом — сажать молодняк, ухаживать да делить сенокосы, и мало знал, где какая дичь водится. Да и не разбирался он в птицах. Что бы ни вылетело: тетерев ли, рябчик, глухарь или просто сова — для Павла все одно — лесная курица. Но, несмотря на это, охотники к нему ездили. Лес в этом урочище был глухой, и дичь в нем водилась. Не очень далеко от кордона начинались колхозные поля, где на опушке всегда можно было встретить стайку косачей или выгнать зайца.

Крепчал мороз. Все вокруг затянуло серой дымкой, выжатой из воздуха стужей. Луна, с двумя светлыми столбами по сторонам, смотрела на заснеженную землю тускло. Кое-где сквозь туманную пелену пробивались холодные, зеленоватые звезды.

Заиндевелая лошадка, подгоняемая морозом и хрипловатыми окриками Василия Ивановича, шустро бежала по узкой, но хорошо наезженной лесной дороге.

Было тихо. Лишь время от времени, словно ружейные выстрелы, хлопали от стужи деревья да однообразно скрипел под полозьями снег.

Мороз пробрал до костей и нас, и только сознание, что вот-вот из-за поворота покажется долгожданный кордон, согревало.

Луна опустилась до самых верхушек деревьев и, словно боясь уколоться об острые пики елей, осторожно пробиралась с дерева на дерево, по-старушечьи ощупывая дорогу огненными посохами.

Сосны протягивали на дорогу свои заиндевелые, иззябшие лапы, словно просили захватить их с собой. Дорога пошла наизволок, и из-за поворота зачернели постройки лесного кордона. Мы уже радовались, предвкушая тепло печи и радушный прием хозяина, как вдруг лошадь стала и, испуганно озираясь, затопталась на месте, всхрапывая и прядая ушами.

— Ну, дьявол! — сердито крикнул Василий Иванович и взмахнул кнутом.

Лошадь опять остановилась. И тут, шагах в пятидесяти от нас, почти у самого дома, высоко на дереве, закричал кот.

— Что за напасть? — удивились мы, выбираясь из кошевок. Василий Иванович взял лошадь под уздцы и, дергая за повод и ругаясь на весь лес, повел. Она нехотя пошла, вздрагивая и крутя головой, стараясь вырвать повод из цепких рук хозяина.

На дереве, не умолкая, выл невидимый кот. Теперь он кричал сильнее и настойчивее. Предчувствуя что-то недоброе, я стал вынимать из чехла двустволку.

Шагах в десяти от дерева, на котором завывал кот, лошадь совсем заупрямилась, затопталась на месте и, сколько ее ни понукали, стояла. Плюнув с досады, Василий Иванович бросил повод. Прислонившись к кошевке, я видел, как он не очень смело прошел немного по дороге, потом свернул в сугроб и, увязая чуть ли не по пояс в снегу, полез к дереву.

— Да это волк! — вдруг просто, будто речь шла не о сказочном хищнике, а о чем-то обыденном, как о коте, сказал он.

Я почему-то решил, что говорит он не о самом волке, а о его следах, поэтому спросил, давно ли волк прошел.

— Да вот он, уже мерзлый…

Я не поверил и, наскоро привязав лошадь к первой же осине, побежал к нему.