Константин Курбатов - Чуть-чуть считается

Великая тишина застыла над Волгой. В зеркальной от безветрия сини воды плавилось золото солнца. Простучит моторка вдоль берега и утихнет, словно уснёт. Гуднёт басовито трудяга-буксир. Пропоёт моторами белоснежный красавец «метеор», вспорет острыми крыльями синюю гладь. И снова немая, удивительная тишина.

Из ребячьей пещеры видно, как на том берегу идёт сенокос. Людей не различить, меньше муравьишек. Но тишина такая удивительная, что оттуда доносится песня. Девчата поют. Хором. Помахивают граблями и поют. На Руси испокон веку песня помогала работе.

Слов песни, что доносится из заречной дали, почти не разобрать. Но песня знакомая, и слова легко угадываются сами:

Над ярким, распахнутым к свету проёмом пещеры пролетел комок земли, качнул сосновые корни. Ещё прошуршал комок. Осыпалась струйка песка-пыли.

Кто-то там устраивался на их поляне, на краю обрыва. Ребята подняли глаза к песчаному потолку. Сверху донёсся кряхтящий голос деда:

– Вот тут и посидим. Гляньте, местечко какое! Век бы отсюда не уходил. Сколько исколесил по стране, а чудесней мест не видывал.

Второго, женского голоса они сначала не узнали, хотя голос показался им знакомым.

– Вы же знаете, Николай Григорьевич, что я в этом городе совсем одна,- несмело прозвучал голос. – Ни друзей у меня здесь по сути дела, ни родных. Мама далеко… И не с кем посоветоваться. Вы себя плохо чувствуете, я понимаю. Простите, что я вас потревожила. Но после того разговора у нас в школе, ну, когда вот вы с Иваном Игоревичем… мне показалось, что вы один сможете…

– Ну, ну, – начал сердиться дед. – Что там у вас снова стряслось?

– Нет, ничего особенного, – встрепенулся голос. – Я вам тогда уже немного рассказывала. Помните? И вот… не знаю теперь, как и поступить. Ведь они оба хорошие – и Иван, и Андрюша…

Ребята, конечно, догадались, кому принадлежит тот знакомый голос.

– Наша Светлана Сергеевна, – шепнул Витя.

Учительница рассказывала деду про Ивана Игоревича и про дядю Андрюшу. Оказалось, они чуть ли не в один день оба сделали ей предложение. И Светлана Сергеевна растерялась. Потому что она не знала, за кого ей лучше выходить замуж: за одного или за другого.

– С Иваном мы всё-таки как-то ближе, – говорила Светлана. – Всё же одна специальность. Хотя во взглядах на педагогику, как вы сразу заметили, мы с ним во многом расходимся. А с Андрюшей мы вообще какие-то разные. Но он, с другой стороны, душевней, мягче. Мне легче с ним. И любит он меня сильнее, чем Иван. Андрюша для меня что угодно может сделать. Он…

– Ну, теники-веники, – буркнул дед. – Погоди. А ты-то сама?

– Что – я? – не поняла Светлана Сергеевна.

– Ты-то кого любишь?

– Так если бы я знала, Николай Григорьевич… Я потому и набралась смелости снова обратиться к вам. За советом. Я боюсь обидеть и того и другого. И боюсь что-то потерять…

– Ох, не оттуда ты заходишь, девочка, – вздохнул дед. – Ох, не оттуда! Счастье своё боишься упустить. Это понятно. Только счастье-то прежде всего в нас самих, а не в тех, от кого его взять можно.

– Как это? – тихо проговорила Светлана Сергеевна.

– Да так, – сказал дед. – Вот когда сама полюбишь, тогда и придёт к тебе твоё счастье. И советов тогда тебе, между прочим, ничьих не потребуется. В таких вопросах, как у тебя, Света, вообще помощники да советчики – один вред.

Напоённая зноем, медленно и величаво текла внизу Волга. Вскрикивали, чертя крылом неподвижный воздух, ласточки. Попискивали в гнёздах-ямках птенцы. Да с того берега едва слышно доносилась в тиши песня.

– А с квартирой у вас как, Николай Григорьевич? – помолчав, спросила Светлана Сергеевна.

– С квартирой-то, – сказал дед. – Да сейчас вроде ничего с квартирой. А ты разве ничего не слышала?

– Что? – спросила Светлана Сергеевна.

– Ну, про отца Феди Прохорова, потом, как меня в исполком вызывали.

– Нет, не слышала ничего, Николай Григорьевич.

Вот ведь дед! И Витя тоже ничего не слышал – ни про Фединого отца, ни про вызов в исполком. И Федя с Любой, понятно, ничего не слышали. Слышали бы, в тайне от Вити держать не стали.

А дед там, наверху, уже тихо рассказывал учительнице, как он регулярно, неделя за неделей, посещал исполком. И как ему там вежливо обещали. Но время шло, а дело – ни с места. И вдруг утром неожиданно заявляется в гости Фёдор Фёдорович Прохоров. Весь от смущения красный. «Вот вам, Николай Григорьевич, ордер на квартиру. Можете въезжать». А Прохоровым, дескать, и в старом доме не дует, им торопиться покуда некуда. Ордер – на стол, сам – за дверь. Дед за ним. Да разве хромоногому угнаться за здоровяком? Дед, разумеется, в исполком. Чтобы объяснить положение вещей и вернуть назад несуразный ордер. А в исполкоме в это время переполох, деда срочно разыскивает сам Агафонов. Дед, естественно, решил, что вся чехарда заварилась в исполкоме по поводу прохоровского ордера. Поднимается в кабинет к Агафонову. Агафонов сразу из-за стола и – навстречу. Так, мол, и так, Николай Григорьевич, а вы сами во всём виноваты. Дочка мне рассказала, как вы в школе у них выступали. Очень я отчётливо себе это представил – резиновую лодку посреди Баренцева моря, вражеский пулемёт… Что же вы скромничаете-то? Даже в военкомате обо всём этом не знают. Дочка на меня так обиделась – никогда её такой не видел. Впрочем, «обиделась» – не то слово. Прямо чуть ли не отреклась от меня, от бездушного чинуши и бюрократа. Короче говоря, разговор длинный, а всё – к одному: промашку дали в исполкоме и готовы немедленно исправить ошибку.

– Исправили? – спросила Светлана Сергеевна.

– Послезавтра едем с Маняшей квартиру смотреть, – сказал дед.

– А ведь чудесные у нас ребята растут, Николай Григорьевич, – проговорила Светлана Сергеевна.

– Ну! – согласился дед, – А кто спорит? Только не пойму я одного, Света: что это они все, словно сговорившись, вдруг бросились мне на выручку? Ведь и Фёдор Фёдорович неспроста ко мне пришёл. Знаю, что неспроста.

– Сговорившись? – сказала учительница. – А может, здесь другое. Может, они потому, что… поэтом можешь ты не быть, а гражданином быть обязан? Помните, как вы тогда Ивану говорили? И учителем можешь ты не стать, и лётчиком, и кем хочешь. А гражданином – обязан! Может, поэтому?

– Может, Света, – сказал дед. – Очень хочу верить, что именно поэтому.

Они замолчали, вслушиваясь в тишину над Волгой.

И ребята в пещере молчали тоже. Витя – от обиды, что случилось такое дело, а он и не знал ничего. Хороши, оказывается, Люба с Федей – такое наворотили, а Вите ни словечка. Ничего себе друзья, называется!