Лилия Сорокина - Третий лишний

— В следующий раз возьмите меня с собой, чтобы уж страдать — так за дело…

Вот какая наша Маруся, вот почему мы разволновались, когда Елена Ивановна сказала нам про ежовые рукавицы. После Марусиного выступления директриса некоторое время молчала. Видно было, что ей неприятно Марусино заявление, но что делать, факт — упрямая вещь. Маруся-то учительница, и тут, конечно, Елена Ивановна наломала дров. Она, наверное, обдумывала сейчас, как все это сгладить. Мы не мешали ей этим заниматься — сидели тихо-тихо, даже дыхание сдерживали. Наконец она сказала:

— Вы меня извините, Мария Алексеевна, я действительно погорячилась в отношении вас. Но вы ведь тоже понимаете, что дальше так нельзя.

Она обвела нас всех пристальным взглядом. Мне казалось, она видит каждого насквозь и даже глубже. По-моему, никто в школе не умеет так смотреть, как она. Наверное, этот особый директорский взгляд вручают директору вместе с ключом от кабинета. Бр-р! Пригвоздив нас всех к земле, Елена Ивановна сказала:

— Я верю вам… в последний раз. Ведь вы неплохие ребята и при желании могли бы обставить восьмой «а». Почему это вы ему уступаете, а? Вот сейчас идите и за воскресенье подумайте обо всем.

Мы облегченно вздохнули и с удовольствием покинули директорский кабинет.

Я проснулась оттого, что кто-то настойчиво и протяжно спрашивал: «Зачем вы, девочки, красивых любите?» Это была, конечно, моя сестрица, которая «от двух до пяти». Правда, ей было почти шесть, но она выглядела моложе своих лет. Она могла задавать какие угодно вопросы, причем в любое время дня и ночи. Интересно, сколько же сейчас? Я пошарила на тумбочке, не вставая с кровати. Там должны быть мои часы, новенькие, с иголочки — мне их подарили совсем недавно. Как сказал торжественно папа, «в честь восьмого класса, чтобы ты теперь-то не теряла зря минуты». Хотя подарок был с намеком на мои тройки, я все-таки очень обрадовалась: наконец-то я не буду выглядеть белой вороной (!) и смогу теперь, как все, высчитывать на уроке, сколько осталось до конца. Некоторые это делают с шестого класса, а меня из педагогических соображений (ребенку не положены украшения, роскошь портит и т. д. и т. п.) держали до сих пор в черном теле.

Это все, конечно, мама. Она у меня учительница, а это, скажу я вам, не дай бог. Хорошо, что мы с ней в разных школах.

Часов на тумбочке не было. Но я-то ведь точно помню, что они там лежали. Вчера вечером я их собственноручно завела и положила. Меня прямо подбросило на кровати от страшного предположения. Неужели эта паршивая девчонка… Она все может. Недавно она так поиграла с папиной электробритвой, что он два дня ходил обросший, пока не купил новую. Вполне возможно, что и мои часы постигла та же участь.

В два прыжка я очутилась около ее раскладушки (она выросла из своей качки и ей собирались покупать новую кровать). Она пела, глядя в потолок: «Зачем вы, девочки, красивых любите…» Руки ее лежали поверх одеяла, но это еще ничего не значило. Я потребовала зловещим шепотом:

— Отдай мои часы!

Она ничего мне не ответила. Она продолжала задавать девочкам коварный вопрос. «Зачем…»

— Вот я тебе сейчас покажу «зачем», дрянь такая! — Я вытащила этого толстого пупса из постели, поставила на пол и обшарила раскладушку. Часов не было. Я шлепнула ее по мягкому месту — Куда ты дела мои часы?

Она посмотрела на меня невинным детским взглядом, но это еще ничего не значило. Точно так же она посмотрела па маму, когда та спросила, не брала ли Танюша билетики в кино, такие синенькие бумажечки.

— Не брала, — сказала Танюша. — Я сделала из них лапшу. Хочешь, дам?

И она принесла маме синюю билетно-киношную лапшу, которую запихала почему-то в кукольный чайник. Вот так было сорвано культурное мероприятие моих родителей. Так что невинные глаза еще ничего не значили, хотя на этот раз она не была виновата — я положила часы под подушку, а не на тумбочку, но уже успела ее пошлепать, и она ревела на своей раскладушке. Настроение мое чуть-чуть испортилось от собственной несправедливости. Потом я вспомнила, что мне сегодня предстоит, и перестала расстраиваться. Сегодня было воскресенье, и мы собирались пойти всем классом в лес, на форель, вместе с Марусей. Так мы решили после вчерашней встряски. Все я с вечера приготовила — крючки-удочки, картошку и колбасу, спортивные брюки и кеды.

Времени у меня было предостаточно, и я начала не спеша одеваться. Тут в комнату вошла мама. Она спросила:

— Что это вы ни свет ни заря шум подняли?

Я сказала:

— Это твоя младшая дочь отличилась, шести нет, а она про любовь песенки поет.

И Танька, словно ее переключили на другую волну, как приемник, моментально перестала хлюпать и завела свое «зачем вы, девочки». Мама засмеялась, взяла сестру на руки и сказала:

— Устами ребенка глаголет истина. Ты спроси, Танюша, об этом у нашей Катерины.

В эту минуту, ну прямо как по заказу, раздался осторожный стук в дверь. Это Юрка. Он никогда не звонит. Черти принесли его в такую рань! Что стоило человеку прийти на пять минут позже! Все-таки мне не хотелось, чтобы мама так уж была права, и я сказала ей без всякой надежды:

Может быть, это соседка или тетя Клава принесла молоко (мы покупали у нее молоко).

Может быть, — согласилась мама, но я увидела, как повеселели ее глаза, и пошла открывать.

Конечно, это был Юрка. Он стоял на лестничной площадке, вооруженный до зубов: рюкзак, фотоаппарат, транзистор. При этом он так преданно смотрел. Меня прямо смех разобрал. Я сказала:

— Знаешь, на кого ты похож? Догадайся!

Я и сама не знала, на кого он похож.

В условленном месте нас уже ждал Рац, но Лариски не было. Конечно, она еще дрыхла, и мы отправились к ней домой. Мне вдруг захотелось завернуть к Леньке. Сказать бы ему: «Хватит дуться, Ленька! Даешь тройную уху?!» Честно сказать, без него я не представляю рыбалки, потому что у Леньки это от бога — талант такой. Место ли найти самое рыбное, костер смастерить, да и вообще с ним надежно. Но я не смею сказать об этом мальчишкам. Юрка, например, сразу обвинит меня в беспринципности. «Как, ты уже забыла про записку?!» Я не забыла. Но все равно мне хочется, чтобы Ленька был с нами. Может быть, я спрошу у него, зачем он написал мне такое…

Мы разбудили Лариску. Она выскочила к нам заспанная, очень милая и сказала томным голосом:

— Ой, мальчики, я сейчас. Катюша, это и к тебе относится — ты же свой парень.

— Ладно, — говорю я, — комплименты потом. Мигом одевайся, а то форель вся разбежится.

И Лариска побежала одеваться. Но ее не было довольно долго, по-моему, за это время можно было вполне посмотреть короткометражный сон. От нечего делать я спросила Юрку: