Лидия Чарская - Истории для девочек

– Святая Нина! Пречистая просветительница Грузии! Спаси его! Сохрани его! Возврати мне его целым и невредимым! – шептали мои побелевшие губы.

Но вот показалось белое облачко пыли. Вот оно ближе, яснее… Вот уже виден синий с золотым шитьем казачий кафтан отца… Он едет ровным, растяжным галопом… Вот уже можно различить коня и всадника… Еще немного – и он здесь, он рядом!

Его лицо бледно и весело, хотя следы утомления видны на нем. Но что сталось с Демоном? Он весь покрыт белой пеной… Его дыхание тяжело и прерывисто. Глаза, гордые глаза непобедимого, дикого скакуна, полны вымученного смирения. Мой смелый отец усмирил его.

– Браво, князь Георгий! Молодец, батоно! Смелый, ага! – кричали и русские офицеры, и наши дагестанские друзья.

Папа обнял меня одной рукой, а другую протянул баронессе, словно ожившей при его возвращении.

О, как я гордилась им – моим героем отцом!..

А между тем уже из дому неслись звуки чиунгури и зурны, призывающие гостей к лезгинке, начинающей каждый бал в домах Грузии. Им вторил потихоньку военный оркестр, приехавший из Гори к своему командиру. Изредка раздавались выстрелы винтовок: это Михако салютовал отцу.

Когда все пошли в дом, я осталась на балконе. Мне так много хотелось сказать папе, я так переволновалась за него и так восхищалась им, что не могла утаить в себе всех моих разнородных ощущений. Но он пошел в дом, предложив руку молодой баронессе и как бы позабыв обо мне.

– Маленькая княжна, первую кадриль со мною, – услышала я веселый оклик хорунжия Врельского.

– Нет, ступайте, я не хочу танцевать! – произнесла я полупечально, полусердито.

– Но ведь папа вернулся здоровым и невредимым, – не отставал офицер, – почему бы и вам не поплясать немножко? Или вы боитесь бабушки?

Я сверкнула глазами в его сторону и твердо произнесла:

– О, я не боюсь никого в мире! Но танцевать я не желаю!

Он посмотрел с недоумением на маленькую злую девочку и, пожав плечами, присоединился к гостям…

Из залы неслись звуки лезгинки. Я видела из моего темного угла, как мелькали алые рукава бешметов: это Бэлла плясала свой национальный танец с князем Израилом. Но я не пошла туда, откуда неслись призывные и веселые звуки чиунгури и звенящие колокольчики бубна. Я осталась на балконе, пытливо вглядываясь в кусты пурпуровых роз, казавшихся совсем черными при бледном сиянии месяца.

Вдруг раздался скрип двери, звон шпор, еле уловимый, как дыхание, шелест платья и… все смолкло. На балкон вышла юная баронесса в сопровождении моего отца. Я хотела скрыться, но какое-то жгучее любопытство приковало меня к месту. Баронесса опиралась на руку папы и смотрела в небо.

– Итак, вы вручаете мне свою судьбу, – ласковым шепотом произнес отец. – Я верю и сознаю, что нелегко вам будет это. Особенно трудно вам будет поладить с Ниной и стать для моей девочки второй матерью. Но я уверен – с вашим уменьем, с вашей мудрой головкой вы добьетесь ее любви. Она добрая девочка. У нее настоящее южное отзывчивое и преданное сердечко.

– Зачем вы мне все это говорите, князь… Я уже люблю Нину, как родную дочь.

– Спасибо вам за это, Лиза! Я уверен, что моя дочурка полюбит свою новую маму.

Я видела ясно, как, говоря это, отец склонился к руке баронессы.

– Она уже знает о нашей свадьбе? – помолчав, спросила баронесса.

Я не слышала, что ответил на это отец, потому что в ушах моих что-то шумело, звенело и кричало на несколько ладов. Яркой огненной полосою пронизывала меня мысль: «Мой отец женится, у меня будет новая мама!»

Я готова была крикнуть: «Я не желаю новой мамы, не желаю иметь мачеху!» – но у меня хватило мужества скрыть мое волнение, пока они не ушли.

Только дверь скрипнула за ними, я бросилась в самую дальнюю комнату. В углу стояла тахта. Я бросилась на нее, задыхаясь от рыданий. Мне казалось, что произошло что-то особенное, отчего должен рушиться потолок, должны раздвинуться стены… Но ничего этого не случилось… Только близко около меня послышался стон.

Я вздрогнула от испуга…

Стон повторился… Нет, не стон, а нежный голос, похожий на шелест ветерка:

– Нина!

Тогда я поняла, что меня звал Юлико, лежавший в соседней комнате. И странное дело, мои страдания как-то разом стихли. Я почувствовала, что там, за стеною, были более сильные страдания, более тяжелые муки, нежели мои. Юлико терпеливо лежал, как и всегда с тех пор, как упал, подкошенный недугом.

Вся красная и смущенная за мою оплошность (я обещала принести ему фруктов с праздничного стола), перешагнула порог его комнаты. Лучи месяца серебрили его белокурую головку. Он казался бледнее и меньше среди своих белых подушек при мерцающем полусвете наступающей ночи.

– Тебе хуже, Юлико? – спросила я, на цыпочках приближаясь к нему.

– Мне хорошо, – сказал он, – я только хотел вас видеть.

– Сейчас я сбегу вниз и принесу тебе орехов и шербета. Хочешь?

– Нет, кузина… я не хочу сладкого… а если вы мне принесете кусочек мяса, то буду вам очень, очень благодарен!

– Мяса? – удивилась я.

– Да… или немного чади! Я очень голоден… я целый день не ел сегодня.

Мое сердце сжалось от боли. Боже мой, о нем позабыли! Слезы жалости жгли мне глаза, когда я сбежала вниз, громко крича перепуганной Барбале, чтобы отнесли обед маленькому князю. Когда я вернулась в сопровождении Андро, несшего тарелки с жарки́м и супом, Юлико казался взволнованным.

– Андро, – приказал он своему слуге, – поставь все это и иди… Мне больше ничего не надо.

Как только Андро вышел, он схватил мои руки и залепетал тревожно:

– Ради Бога, никому не проговоритесь, Нина, ради Бога! А то бабушка рассердится на Родам и Анну, что они забыли накормить меня сегодня, и их, пожалуй, прогонят из дому!

Он ли говорил это? Какая перемена случилась с моим двоюродным братом? Он ли это, поминутно жаловавшийся на меня то отцу, то бабушке за мои проделки?

Я его просто не узнавала!

– Что с тобой, Юлико, – вырвалось у меня, – почему ты стал таким добрым?

– Ах, не знаю, – возразил он тоскливо, – но мне хочется быть добрым, и прощать всем, и любить всех! Когда я лежал голодный сегодня, у меня было так светло на душе. Я чувствовал, что страдаю безвинно, и мне было чудно хорошо!

– А я так несчастна, страшно несчастна, Юлико! – вырвалось у меня, и вдруг я разрыдалась совсем по-детски. Я упала на изголовье больного, плача, и, всхлипывая, я стала рассказывать ему, что папа намерен жениться, но что я не хочу иметь новую маму, что я могу любить только мою покойную деду…