Анатолий Алексин - Действующие лица и исполнители. Повести

- Ты никогда не станешь врачом, - сказал папа.

- Почему?

- Потому что все время думаешь обо мне. То есть о себе! Вместо того, чтобы… Да ладно! - папа махнул рукой.

- Должен же о тебе кто-то думать, раз ты сам о себе никогда не подумаешь, - повторил я фразу, которую не раз слышал от мамы.

Мы вошли во двор. И тут выяснилось, что папа не знает номера квартиры. Он помнил только про кинотеатр, а про номер забыл.

Полный седой мужчина поливал кусты и траву. По тому, как он держал в руках шланг, я сразу понял, что он не дворник, а поливает двор по собственному желанию. Мужчина заметил, что мы оглядываемся по сторонам.

- Вам кого?

- Где тут квартира Егорова? - спросил папа.

- А-а, сына ведете на исправление? - почему-то обрадовался мужчина. - У нас в доме, как только парень споткнется, так его к Ивану Павловичу ведут. Имеет он к ним подход! А теперь, значит, из других домов потянулись?.. Он в первом подъезде живет. На втором этаже… Квартиру не помню! Но сейчас он в больнице. - Мужчина вздохнул. Вода из шланга лилась на один и тот же куст. - Без него вон ребята стол поломали… Стойку делали. Акробаты! Мы до его возвращения чинить не будем. Пусть они ему в глаза поглядят! При нем бы не поломали. Ни за что! Уважа-ают… О цветах и кустах они, будь здоров, как заботятся. А почему? Иван Павлович посадил. И яблоня эта - его… Он в первом подъезде живет… А в какой квартире-то? - обратился он к женщине, которая тащила мимо нас сумки.

- Вы про кого?

- Про Егорова.

Женщина сразу опустила сумки на землю. Грустно так опустила, тяжело.

- Он в том подъезде живет! Седьмая квартира. Скорей бы уж возвращался! У меня сын к математике неспособный. Так он Ивана Павловича полюбил, а потом уж (из-за него!) - математику. Четверки стал приносить. Я отсюда никуда не уеду. Пока сын не вырастет! Давайте я вас провожу.

Мать его дома, наверно…

Мне было страшно, что папа скажет: «Ивана Павловича уже нет…» Но папа, молчал. Наверно, он хотел хоть немного продлить жизнь Егорова для этих людей.

Мы пошли за соседкой. Я тащил одну ее сумку, а папа другую. Она все рассказывала:

- Тут из школы приятели приходили к сыну. Очень без Ивана Павловича соскучились. Я ведь тоже в школе училась. Помню… Когда у нас урок отменяли, мы от радости не знали куда деваться! А эти тоскуют. В больницу к нему собирались идти. Я здесь, на первом этаже… А вы поднимайтесь выше. Он там живет!

Не глядя, она ткнула пальцем в кнопку звонка. Дверь ей открыла соседка - ужасно какая-то недовольная и озабоченная.

- Что же вы ключи с собой не берете? От дел отрываете…

- Вот тут люди квартиру Ивана Павловича ищут, - зачем-то сообщила женщина с сумками.

Соседка заулыбалась, словно ей было стыдно перед людьми, которые ищут его квартиру.

- Иван Павлович над нами живет. Прямо над нами!

Мы стали подниматься… Медленно, будто считали ступени или были после какой-нибудь тяжелой болезни.

«Живет… Живет… Живет!.. - стучало у меня в ушах. - Живет…»

Мне кажется, человека можно считать взрослым тогда, когда его вместо утренников начинают приглашать на вечера.

Однажды папа пригласил меня на праздничный вечер в больницу. То есть к себе на работу… Я согласился - и сразу почувствовал себя как-то уверенней и взрослее.

Прощаясь и внимательно оглядывая нас напоследок, мама и бабушка очень просили меня не говорить в больнице никаких глупостей и все время помнить о том, что я уже в шестом классе. Но если бы даже я и хотел об этом забыть, мне бы в тот вечер это не удалось, потому что каждый из папиных сослуживцев обязательно говорил:

- Ну, а в каком же мы классе?

- В шестом, - отвечал я.

- Не может быть! - Потом каждый обязательно обращался к папе и восклицал: - У вас уже такой большой сын?! Трудно поверить… Хотя очень на вас похож. Очень!

Маме тоже всегда говорили, что я на нее очень похож.

Поэтому я никак не мог составить о своей внешности какого-либо определенного мнения.

Мама была красивая, а о папе бабушка как-то сказала:

- Красавцем его, конечно, трудно назвать…

- И не называй, если тебе трудно! - ответил я. - Пожалуйста… Но его все равно любят!

- Я с этим не спорю, - сказала бабушка. - Что ты разволновался? Внешность для мужчин вообще не имеет большого значения.

«Действительно, не имеет», - думал я, видя, как все женщины, которые были в зале, по очереди подходили к папе и, стараясь сделать ему приятное, говорили, что я очень на него похож.

На меня в тот вечер тоже все обращали внимание. И не только потому, что я пришел с папой… Учительница литературы часто просит, чтобы мы все, ее ученики, были по возможности «яркими индивидуальностями». В том зале, украшенном плакатами и цветами, мне первый раз в жизни удалось быть таким, каким хотела меня видеть наша учительница: ни одного шестиклассника, кроме меня, в зале не было. И поэтому я почувствовал себя вполне яркой индивидуальностью.

Наконец все расселись… Я услышал свою фамилию и чуть было не вскочил, как на уроке. Но оказалось, что это папу избрали в президиум.

- Правильно! - сказала старушка, которая сидела рядом со мной. Лицо у нее было сердитое, глаза придирчивые.

От таких людей особенно приятно бывает услышать какойнибудь комплимент.

Другие, услышав нашу с папой фамилию, вслух ничего не высказали, но громко захлопали - и я понял, что они со старушкой вполне согласны.

«Как жаль, что мама и бабушка не видят всего этого! - думал я. - Конечно, я расскажу им… Но, во-первых, папа обязательно будет мешать. И даже если я буду что-то преуменьшать, он скажет, что я сильно преувеличиваю. А, во-вторых, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Это давно известно!»

Я первый раз в жизни слушал доклад! Он был коротким…

- Молодец! - с мрачным видом сказала старушка, сидевшая рядом. И кивнула в сторону трибуны, которую покидал докладчик. - Быстро управился.

А я бы мог слушать еще!

- Сейчас мы поговорим о лучших людях нашей больницы! - сказал председатель.

Все в зале притихли и слегка напряглись. Я тоже заволновался. Не за себя, конечно… За папу.

- Мы пригласили сюда наших бывших больных, - продолжал председатель. Пусть они скажут…

Я пристально огляделся, но не смог отличить бывших больных от просто здоровых.

- А кто тут… болел? - тихо спросил я у сердитой старушки.

- Ты что - не поймешь?

- Не пойму…

- То-то и оно! - сказала она. Помолчала… А потом губы ее немного разжались: так она, наверно, улыбалась.

К трибуне зашагал огромный мужчина. Мне показалось, что здоровее его в зале не было ни одного человека.

- Это Андрюша, - сказала старушка. И опять по-своему улыбнулась.

В разных концах зала тоже зашептали:

- Андрюша… Андрюша…

- Его тут все знают? - спросил я старушку.