Иван Василенко - Артемка

Не всех сразу принимали. Иного сначала отругивали, что не чистит винтовку или курит в дозоре. Досталось и Ванюшке Брындину. Ему даже поставили условие: чтоб перестал ругаться по всякому поводу.

Когда с заявлениями было покончено, командир сказал:

- А как насчет Артема Загоруйко? Он сейчас выполняет важное задание.

- Принять заглазно! - ответило собрание. Командир лукаво улыбнулся:

- А я думал, может, возражать кто будет, так на этот случай приготовился рассказать, как Артемка от тюрьмы меня однажды спас.

- Ой, Дмитрий Дмитриевич, - хлопнула Таня в ладоши и даже порозовела вся, - расскажите! Это так интересно!

- Расскажите!.. Расскажите!.. - поддержали ее ребята.

- Ну, если народ требует, расскажу.

Конечно, это была известная уже мне история, как Артемка спрятал нелегальные книги, только командир воспользовался случаем и заодно рассказал, как боролась партия с царизмом и как повела она за собой трудовой народ.

После собрания командир пошел на квартиру. Пока он советовался там с партийцами, мы с Таней сидели под окнами на скамье и разговаривали.

- Ты ж не забудь сказать Артемке, - в третий раз напоминала Таня, - что я его билет раньше всех подпишу.

- Не забуду.

- А что он больше всего любит, ты не знаешь?

- Театр он здорово любит.

- Это само собой. А покушать что он любит?

- Покушать? А кто его знает!

- Как же ты не знаешь? А еще вместе росли.

- В детстве он воблу сушеную любил со свежими огурцами.

- Вобла что! Я ему пирог с яблоками испеку.

Я почему-то рассердился и сказал, что Таня, как председатель нашего союза, должна теперь думать не о пироге с яблоками, хотя бы и для Артемки, а о союзе я вообще о более серьезных вещах.

Тут Дукачев высунулся в окно и позвал нас к командиру.

Комната, которую занимал командир с Дукачевым, была раньше кабинетом управляющего рудником. Стены ее оклеены такими обоями, что сразу и не разберешь, бумага то или бронза. На стенах висели какие то дипломы и патенты, разрисованные золотыми гербами и медалями, а на одной стене даже сохранилось темное овальное пятно - след от царского портрета. Но командиру с Дукачевым все это было безразлично, и они прикрепили какие-то свои карты прямо на патенты и дипломы.

- Таня, - сказал командир, когда мы сели перед ним на скамейку и для приличия положили себе на колени руки ладонями книзу, - теперь ты руководитель всего нашего союза социалистической молодежи. У тебя очень важные обязанности. Слушай и ты, Костя. Жалко, Артемки нет, но с ним мы поговорим отдельно. Прежде всего вы должны… - Командир встал и прошелся по комнате. - Да, - сказал он самому себе и опять обратился к нам: - Прежде всего вы должны учесть всех неграмотных своих товарищей и за короткое время научить их писать и читать.

- Что? - невольно вырвалось у нас с Таней: мы никак не предполагали, что в такое время можно было бы сесть за букварь.

- А вы что думали? - строго сказал Дукачев. - Вот, к примеру, в шести верстах от Крепточевки горы штыба навалены. Ветер носит черные тучи угольной пыли, забивает глаза, засыпает поля. Мы из этой пыли электричество сделаем, всем шахтерам ток дадим, пошлем свет за сотню верст отсюда. А как же ваш Семен Безродный построит электрическую станцию, если он неграмотный?

- Правильно, - сказал командир. - Мы идем на смертный бой, идем за этот свет, за свет над всей нашей жизнью. И вот вторая наша задача - добиться, чтоб это понимала вся наша молодежь, в том числе и Семен Безродный. Буква «а», которую он впервые выведет в своей тетрадке, будет и первым его шагом к социализму…

Мы еще долго говорили о задачах нашего только что сколоченного союза, так долго, что я даже стал опасаться, не забыл ли командир, о чем я ему сегодня докладывал. Нет, не забыл.

- А теперь о самом неотложном, - сказал он под конец. - Вы отправитесь на хутор Сигиды с особым заданием.

- И я? - обрадовалась Таня.

- И ты, если на то будет твоя добрая воля. Дело это рискованное, опасное. Принуждать я тебя не стану.

- Дмитрий Дмитриевич!.. - Таня с упреком глянула на командира. - Что вы говорите! Принуждать!.. Да я… Эх!..

Глаза ее наполнились слезами.

Командир взял ее за руки.

- Так вот, - продолжал он, - с вами еще отправятся товарищ Дукачев и Ванюшка. Поедете вы в бричке. Ванюшка - за кучера, Дукачев - за лавочника, а вы - за его детей. На хуторе товарищ Дукачев останется. Костя пойдет с лотком в Крепточевку, а ты, Таня, в Липовку.

- В Липовку? К дяде Ивану? - воскликнула Таня.

- Да, к твоему дяде Ивану. Нам надо связаться с его отрядом.

- Я найду, - твердо сказала Таня.

- Найди и приведи дядю на хутор Сигиды, к товарищу Дукачеву. Приведешь раздавим крепточевских бандитов, не приведешь - как бы не раздавили они нас.

- Господи, - сказала Таня бледнея, - да как же это можно, чтоб не привела!

В амбар я и Таня вернулись с листом глянцевитой красной бумаги, подаренной нам командиром. Из этой бумаги мы сделали двенадцать крошечных книжечек, а Сережа Потоцкий великолепными буквами написал на них двенадцать имен и фамилий. Свою книжечку, с давно уже поблекшими Сережиными буквами и Таниной почти детской подписью, я храню и до сих пор.

Расставаясь в тот день с Таней, я спросил:

- А ты в Липовке и Джима увидишь?

- Может, и увижу. А что?

- Если увидишь, спроси, не встречался ли он когда-нибудь с негром Чемберсом Пепсом, цирковым борцом.

- Спрошу, - сказала Таня. - А зачем тебе?

- Так, - уклончиво ответил я, - на всякий случай.

Таня удивленно посмотрела на меня, но расспрашивать не стала, только несколько раз повторила:

- Чемберсом Пепсом, Чемберсом Пепсом…

Что за жалкий рынок в Крепточевке! Десяток грязных рундуков, на которые свалена всякая чепуха: рваные башмаки, керосиновая лампа с надтреснутым стеклом, дырявые кастрюли, зажигалки, грубо сделанные из медных стреляных гильз. Тут же кусочки мыла, старого сала для борща, запыленного сахара…

Я распродал всю свою махорку, а Артемка не показывался. Какой-то рыжеусый ротмистр остановился и уперся в меня красными глазами.

«Выследили!» - обожгла меня мысль. - Значит, и Артемка с Трубой попались».

- Много наторговал? - неожиданно спросил ротмистр. - Ну-ка, покажи.

Я выложил на стойку целый ворох бумажек всех мастей и правительств. Ротмистр сгреб их, рассовал по карманам и пошел, икая и пошатываясь. А я стоял и чуть не с умилением смотрел ему вслед: это был обыкновенный белогвардейский пропойца и грабитель, и ничего он обо мне не знал.

Однако где ж все-таки Артемка? Потеряв терпение, я обошел вокруг казармы и заглянул в скверик. И сразу увидел того, кого искал. Артемка стоял на дорожке, перед скамьей, на которой несколько дней тому назад разговаривал я с писарем. Теперь на этой скамье сидела какая-то странная фигура: тощая, с уныло спущенным носом, с серыми бакенами, в сюртуке травянистого цвета и такого же цвета цилиндре. Я подошел ближе и стал за кустом сирени. Безнадежным тоном человек говорил: