Иван Василенко - Артемка

Он поклонился, брезгливо потянул носом воздух и пошел за занавес, бормоча:

- Кушайте, кадеты, карамель-конфеты.

«Бедный Артемка! - думал я. - Каково ему будет кривляться перед этой сворой!»

Занавес, сшитый из серой мешковины, с треском раздвинулся и открыл сцену с закопченной фабричной трубой посредине. Из-за кулис послышался громкий шепот:

«Марш!» - и на сцену повалили «рабочие» в ватниках, сапогах, черных картузах, из-под которых высовывались чубы. Никогда в жизни я таких рабочих не видел. Окружив фабричную трубу, они начали размахивать кулаками и неистово ругаться. Но вдруг замолкли и уставились на правую кулису. И тут из-за кулисы появился «комиссар». Был он в кожаной фуражке, кожаной тужурке, кожаных галифе, кожаных сапогах - весь кожаный. Брови - толстые, как усы, а усы, наоборот, тонкие, как брови, рот перекошен, правый глаз прищурен, одно плечо выше другого.

«Комиссар» поднялся на кончики носков и пронзительно закричал, делая сильное ударение на последнем слоге:

- Товарищи-и-и!..

По казарме прокатился хохот, похожий на лошадиное ржание.

Я слушал, какую невообразимую дичь выкрикивал Артемка, и мне было больно и гадко. От злобы я весь дрожал, и сами собой сжимались кулаки. «Посмотрим, думал я, - посмотрим, как вы заржете сегодня в полночь!»

И вдруг услышал такие знакомые интонации, что весь напрягся. Да ведь это голос моего командира! Та же в нем страстность, та же задушевность, та же суровость…

Я смотрел во все глаза на сцену и не замечал больше ни кожаного костюма, ни безобразных усов и бровей, а видел только горящие глаза, устремленные поверх первых рядов на солдатскую массу.

- За какую же святую Русь гонят генералы трудовых казаков на братоубийственную войну? Кто сидел у нас вперемежку с нашими хозяевами на всех заводах и рудниках? Англичане, французы, немцы. Кто больше всех кричал: «Самостийная Украина»? Виниченко с Петлюрой. А кто привел на Украину немцев? Виниченко с Петлюрой. Они позовут сюда и французов, и англичан, и американцев - кого хочешь, - только бы опять загнать нас в кабалу и запродать Россию…

Я стоял у входа и видел только затылки тех, кто сидел в первых рядах. Но и по этим вдруг окаменевшим затылкам было видно, что слова Артемки прямо-таки ошарашили всех. Я взглянул на солдат: шумно дыша, они неотрывно смотрели на большевистского комиссара. На лицах было тяжелое недоумение.

Кто-то шепотом сказал:

- Вот шпарит!..

А Артемка, все более входя в роль, подсказанную ему великой правдой жизни, протянул руку вперед и с гневом спрашивал:

- Кто они, эти торговцы русским народом, эти кровососы? Они обливают себя духами, но души их вонючи, как клопы!..

- Что он говорит! Что он говорит! - взревел вдруг полковник с красным лицом и так вскочил с кресла, будто его ошпарили кипятком.

И тут в первых рядах все ожило, задвигалось, заорало, завизжало.

Из-за кулис выскочил Потяжкин и со сжатыми кулаками, с перекошенным лицом воззрился на Артемку.

- Ага, прорвалось… - зловеще процедил он. - Попался, миляга!

Быстрым движением руки Артемка сорвал усы и брови, стащил с головы парик и бросил все это в лицо Подтяжкину:

- На, сволочь! Тебе это больше к лицу!

- Ох! - хором отозвалась казарма.

Мгновение - и все, кто сидел в первых рядах, оказались на сцене.

Я видел, как рухнул Артемка под ударами десятка кулаков, как его, распростертого на полу, топтали сапогами, били ножнами шашек. Какая-то барыня с обнаженными круглыми плечами, тыча Артемку носком лаковой туфли в бок, истерично взвизгивала.

- И я!.. И я… И я!..

- Стойте! - вопил Потяжкин, расталкивая толпу. - Оставьте его мне живым для допроса!.. Оставьте его живым для допроса!..

Но никто на него не обращал внимания. Дюжий казак подбежал к рампе, протянул руки и, бледный, с прыгающими губами, стал молить:

- Господа офицеры, ваши благородия, не надо бы!.. Ой, господи, за что ж вы его так…

- Что-о? - повернулся к нему полковник с багровым лицом. - Защищать?.. Защищать красных агентов?..

И, размахнувшись, ударил казака кулаком в лицо. Тот дернулся головой и закрыл лицо руками.

- По швам!.. Руки по швам!.. - багровея еще больше, взревел полковник. - Как стоишь, мерзавец, как стоишь?!.

Солдатская гуща заколыхалась, послышались возгласы:

- За что бьете, ваше высокородие?..

- Мало им хлопца, так они и нашего брата по зубам!..

Потяжкин изогнулся, как для прыжка, и каким-то новым, лающим голосом закричал:

- Бунтовать?.. Бунтовать, ракалии?..

Возгласы тотчас умолкли, но лица солдат были угрюмые, злые.

Белогвардейцы, оторвавшись на минуту от Артемки, опять бросились к нему.

«Убьют!» - подумал я с ужасом и, сорвав со стены лампу, грохнул ею об нары.

Брызги стекла и керосина обдали людей, огонь вспыхнул и сразу охватил все нары.

- Пожа-ар!.. - закричал я не своим голосом.

- Пожа-ар!.. - заорали десятки глоток.

Началась невообразимая паника. Орава, отхлынув от Артемки, бросилась к дверям.

- Пожа-ар!.. Пожа-ар!.. - с безумной радостью кричал я, сбрасывая со стен одну лампу за другой.

Но тут Потяжкин вцепился в мою рубашку, а багровый полковник схватил меня за горло. Казарма перевернулась вниз потолком, и все исчезло…

Очнулся я оттого, что кто-то дул мне в лицо. Было темно, как в погребе. Я тихо спросил:

- Кто тут?

- Я.

Голос был Артемкин.

- Ты жив?

- Жив, - сказал Артемка.

- Я тоже жив. Где мы?

- Не знаю. Кажется, в подвале. Ты слышишь, что делается наверху?

- Нет, - сказал я. - У меня гудит в голове.

- А ты прислушайся.

Я приподнялся и стал слушать:

- Кажется, стреляют.

- Стреляют, - сказал Артемка. - Это наши.

- Тебе больно? - спросил я.

- Больно. У меня, наверно, ребро сломано. А тебе?

- Мне нет. Только в голове гудит. И что-то теплое льется у меня из глаз. Кажется, я плачу.

- А ты не плачь. Нас спасут.

- Я не потому. Мне очень хорошо, оттого я и плачу. Я горжусь, что ты мой друг. Ты герой, Артемка.

- Какой там герой! - вздохнул он. - Просто вспомнил, как однажды Пепс вот так же в цирке заговорил, и тоже вот…

- А ты видел, как полковник ударил казака?

- Видел, только не понял за что.

- Он хотел заступиться за тебя.

- Правда? - встрепенулся Артемка.

- Да и другие солдаты… Ох, и кричал же на них Потяжкин!

- Ну, так они теперь и воевать ему будут! - сказал Артемка с довольным смешком.

Но я все еще не мог унять слез. Они лились и лились у меня по щекам.

- Артемка, давай пообещаем, что всю жизнь посвятим нашему делу, - сказал я, уже не сдерживая себя.

- Да мы ж ее уже посвятили, - просто ответил Артемка.