Владислав Крапивин - Журавленок и молнии

Костюм понравился даже Горьке, хотя сначала к Иринкиной идее он отнесся пренебрежительно. Сказал, что девчонки помешались на Золушках и для другого у них просто не доросли мозги. Сам Горька делал костюм Гавроша. Работа была нехитрая: пришить на старые широкие штаны несколько заплат, прорвать дыры на рубахе да отыскать большую, чтоб на уши налезала, кепку. Главное-то не в этом. Главное, что у Горьки-Гавроша был пистолет. Очень похожий на старинный. Горька сделал его из деревяшки и обрезка широкой трубы. В трубу можно было вставлять хлопушку. Дернешь за нитку – пистолет грохает, из него летит пламя и цветные бумажные кружочки. Труба усиливала звук. Горька один раз пальнул у Журки дома, и обезумевший Федот с нехорошим воем заметался по дымной комнате…

Ну, а Журкин костюм Горьке в самом деле понравился.

– Ничего, – сказал Горька, – смотришься… – Но тут же добавил слова, которые встревожили Журку: – А Ирка-то что? Рехнулась? Ты вон какой… весь из себя королевский сын, а она в тряпье. Охота ей рядом с тобой выглядеть трубочистихой?

– Она же сама это придумала, – пробормотал Журка.

– Понятно, что сама. А зачем?

– Да я и сам не пойму…

На следующее утро Журка честно рассказал Иринке об этом разговоре. Но Иринка весело хмыкнула и ответила, что Горька и Журка – оба дурни. Простых вещей не понимают! Когда люди видят Золушку в лохмотьях, они знают, что все равно она станет принцессой. Значит, вся сказка у нее впереди.

Впрочем, и в платьице из мешковины Иринка была славная: веселая, ловкая, с забавными косичками, которые торчали одна вбок, другая вверх.

Оставалось придумать, что же Золушка и принц будут делать на карнавале. Каждый, кто в костюме, должен был или стихи прочитать, или сценку сыграть какую-нибудь, или станцевать. Стихов про Золушку и принца Иринка и Журка не знали, танцевать Журка не умел, а сценку… Как ее придумать? Оставалась надежда на Веронику Григорьевну.

Вероника Григорьевна преподавала литературу. Только не у пятиклассников, а в более старших классах. Но знали ее все. Она заведовала школьным драмкружком, устраивала для младших ребят литературные утренники, а кроме того, иногда заменяла у пятиклассников Анну Анатольевну, которая часто болела.

Выглядела Вероника Григорьевна внушительно: высокая, полная, с дремучими бровями, пегой косматой прической и решительным, как у римского полководца, подбородком. И голос у нее был подходящий для такой внешности – басовитый и рокочущий. Он прокатывался по всем этажам громом вагонных колес, когда Вероника Григорьевна созывала ребят:

– Эй, оболтусы мои ненаглядные! Пошли в класс, у меня к вам интересное дело!

"Оболтусы" – это ученики восьмого "А", где Вероника Григорьевна была классным руководителем. В этом классе учился Егор Гладков. Он говорил:

– Вероника – во! Лучше, чем она, учителей не бывает.

Журка про себя не соглашался: Лидия Сергеевна была, без сомнения, лучше. Но Егора он понимал. В самом деле, Веронику Григорьевну все любили. Когда она приходила к пятиклассникам вместо "Аннушки", ребята знали, что двойки никому не грозят и скуки на уроке не будет. Если кто-нибудь не мог ответить у доски. Вероника Григорьевна рокотала:

– Ох, оболтусы… Что же мне теперь, твой дневник двойкой украшать? Это по литературе-то? Русская литература, дорогие мои, существует на свете для того, чтобы доставлять людям радость, а не огорчения… Садись и к следующему уроку выучи так, чтобы не краснеть перед Пушкиным и Гоголем…

Потом она принималась что-нибудь рассказывать. Не всегда по плану урока, но обязательно интересное: про дуэль Пушкина и Дантеса, про то, как воевал на Севастопольских бастионах Лев Толстой, про старинные романы о рыцарях Круглого стола. Или про то, как со своими сыновьями Витькой и Борисом (тоже восьмиклассниками и "оболтусами") путешествовала по Прибалтике и Карелии. Один раз Сашка Лавенков спросил:

– А почему ваши ребята не в нашей школе учатся?

Вероника Григорьевна замахала большими руками.

– Ну-ну-ну! Этого мне еще не хватало! Было бы здесь на двух оболтусов больше!

И, не смущаясь, рассказала, как накануне ее вызывали в школу номер семь по поводу милых Витеньки и Бори:

– Акселераты несчастные! С меня ростом, а устроили с подшефными третьеклассниками конный бой на перемене. Шкаф со спортивными кубками уронили, балбесы… И на кого! Хоть бы на учителя физкультуры, а то на музыканта!

Класс веселился…

Вероника Григорьевна была энергичным человеком. Когда приходилось устраивать в школе тематический вечер, выставку, встречу гостей или фестиваль искусств, Алла Геннадьевна обязательно звала ее на помощь. Сама Алла Геннадьевна была завуч. Точнее, заместитель директора по внеклассной работе. Она ходила по школе прямая, со сжатыми губами и постоянно чем-то раздосадованная. Обиженно блестели ее круглые очки – такие большие, что они напоминали эмблему, которую укрепляют на крышах свадебных такси. Если человек все время чем-то недоволен, разве он может устроить праздник? Поэтому и нужна была Вероника Григорьевна.

Устройство карнавала Вероника Григорьевна полностью взяла на себя. Поступила она очень хитро: участников будущего праздника приглашала к себе в литературный кабинет поодиночке или маленькими группами и придумывала с ребятами выступления. О чем они там договаривались, почти никто не знал. Ну и правильно! Надо, чтобы на карнавале все номера были неожиданными.

Иринку и Журку она попросила прийти в субботу в шесть вечера. С ними напросился и Горька. Увидев его, Вероника Григорьевна крякнула и насупила брови.

– А вам что надо, товарищ Гаврош Валохин? Стихи я тебе дала, о стрельбе договорились…

– Да пусть, – быстро сказал Журка. – Мы вместе, у нас друг от друга секретов нет.

Он заметил, как благодарно блеснули Горькины глаза.

Иринка и Журка торопливо переоделись. Она – в уголке за отодвинутым от стены шкафом, он – за ширмочкой из стульев и большого плаката с биографией Салтыкова-Щедрина. На узкой бархатной курточке сзади, под воротником, трудно было застегивать "молнию", и Журка окликнул Горьку, попросил помочь. Потом взял из сумки сверкающий башмачок и, смущаясь, вышел из-за плаката.

В эту же минуту – тоже смущенная и тоже с туфелькой в руках вышла Иринка.

Они взглянули друг на друга, застеснялись еще больше, опустили головы и встали рядышком – в трех шагах от Вероники Григорьевны. Было тихо, только еле слышно звенела в трубах отопления вода, а где-то в отдаленном коридоре перекликались уходившие с продленки малыши. Журка переступил полусапожками – осторожно дзенькнули шпоры. Журка посмотрел на Веронику Григорьевну.

Она сидела, втиснувшись за ученический стол и подперев большими кулаками щеки. И как-то непонятно смотрела на Иринку и Журку. Журка вздохнул и опять дзенькнул шпорами. Не шевельнувшись, Вероника Григорьевна сказала: