Владислав Крапивин - Колыбельная для брата

– Векшин, а чего ты со мной возишься?

– Ну вот, – растерянно сказал Кирилл. – Не твое дело. Хочу и вожусь.

Не мог же он объяснить Петьке, что чем больше возится, тем сильнее растет в нем непонятное чувство: будто Петька ему не чужой.

– Хочу и вожусь, – повторил он. – Давай сюда кружку и накрывайся как следует.

Петька укрылся по самый нос. Потом заговорил. Губы у него были под одеялом, и слова звучали глуховато:

– Кирилл… Я тогда не сказал при Черепановой… Я знаешь почему от вас побежал? У нас тогда один человек был дома, я не хотел, чтобы при нем… Ну, это наш друг хороший… Понимаешь, Кирилл, они с мамой пожениться хотят, значит, он у меня как отец будет А если узнает, что я вор, зачем ему такой сын…

Он повернул голову набок и стал смотреть в стену.

Кирилл осторожно положил руку на одеяло.

– Петька… Я же говорю: забудь ты об этом кошельке…

Петька, не оборачиваясь, сказал:

– Никогда я об этом не забуду… Кирилл, я бы еще в классе, наверно, признался, если бы не этот человек… который… ну… отец…

Потом он помолчал и шепотом добавил:

– Нет, не признался бы… Я трус.

– Просто ты был один, – сказал Кирилл.

Уже совсем тихо Петька проговорил:

– Если бы тебя по правде обвинили… Ну, если бы все этому поверили… Тогда я признался бы. Не веришь?

– Петька, – сказал Кирилл. – Я к тебе утром перед школой зайду. А сейчас побегу, меня дома потеряли.

Петька резко повернулся к нему.

– Завтра? А зачем? А… правда придешь?

– Ага, – как можно беззаботнее откликнулся Кирилл. – А сейчас ты лежи, не вздумай вскакивать.

– Ладно, – обрадованно согласился Петька. – А ты в самом деле придешь?

– В самом деле… Петька, чем ты рыб кормишь? Я хотел аквариум устроить, а все рыбы передохли.

Это он наврал. Просто чтобы успокоить Чирка.

– Я тебе расскажу! – Петька даже подскочил.

– Завтра, – перебил Кирилл. – А сейчас не вздумай вставать.

– Ага.

– Честное пионерское, что не встанешь?

Петька отвел глаза, поскучнел и не ответил.

– Ты чего? – встревожился Кирилл.

– Не хочу я больше врать, – сумрачно сказал Петька. – Я же не пионер… Я же не вступал. Просто, когда приехал в санаторий, сказал, что дома галстук забыл, там ведь не проверяли, пионер или нет. А когда вернулся, сказал, что в санатории приняли, там дружина была, как в школе.

– Теперь уж все равно. Два года галстук носишь, – нерешительно сказал Кирилл.

– Нет, не все равно… Я же не давал обещания… Вообще-то давал. Я в пионерскую комнату пришел, когда никого не было, за знамя взялся и шепотом рассказал обещание… Но это ведь не считается?

– Если всерьез давал, то, по-моему, считается, – сказал Кирилл. – Ну, лежи, Петька. До завтра…

Прежде чем идти домой, Кирилл позвонил с автомата:

– Мама? Это я… Ну, я понимаю… Мама, ну такие дела были! Бывают же уважительные причины. Мам, ты сперва послушай! Даже преступникам последнее слово дают… Ну ладно, ну хорошо, я согласен, хоть кочергой… Я специально у Деда попрошу… А его-то за что? Он хороший!.. Нет, мамочка, не надо, без велосипеда я помру… Антошка уже спит?.. Как это не мое дело? Как укачивать – так мое, а спросить нельзя, да?.. Ладно, еду. Да, да, немедленно!..

Дома Кирилл узнал, что он – лишенное совести и благородства чудовище, у которого одна цель: довести до погибели родителей. И самое ужасное, что, сведя в могилу отца и мать, он оставит сиротой не только себя, но и ни в чем не виноватого младшего брата.

– Мама, но Дед же позвонил!

– После того как он позвонил, ты болтался еще больше часа! Как я не сошла с ума?.. Девочка приходила, принесла портфель, сидела, ждала. Зачем-то ты ей был нужен. Так и не дождалась!

– Женька?!

Надо же! А Кирилл и забыл, что портфель у нее остался. Молодец, притащила!

– Не Женька, а Женя… Где тебя носило?

– Я спасал утопающего, – брякнул Кирилл, потому что выхода не было.

– Что? – прошептала мама и опустилась на табурет.

– Да, – сказал Кирилл. – Почти… Можно, я чего-нибудь поем? А то упаду, и меня уже никто не спасет.

Мама его простила и накормила. А что ей оставалось делать? Правда, она сказала, что скоро придет отец (которого тоже где-то носит нелегкая) и тогда Кириллу придется отвечать по всей строгости.

Отец пришел изрядно вымотанный, но в хорошем настроении.

– Дитя мое, – сказал он, – когда кончишь набивать живот, изложи в деталях бурные события дня… Что это получается? Не успел отец прилететь, как его уже тянут в школу. Посреди рабочего дня! Бред какой-то!

– Изложу, – согласился Кирилл.

Они пошли в комнату, на диван, и Кирилл начал рассказ: про хор, про кошелек, про Еву Петровну…

Лицо у Петра Евгеньевича делалось серьезней и серьезней.

– Слушай-ка, – вдруг перебил он. – А может быть, Ева Петровна сказала мне правду?

– Что? – прошептал Кирилл. Потом крикнул: – Какую правду?! Ты о чем?!

– Что с тобой? – удивился Петр Евгеньевич. – Я же только спросил. Она говорила, что лучше перевести тебя в другую школу. Я и подумал…

– А я подумал, что ты про кошелек…

Отец помолчал, погладил лысину и печально сказал:

– Ну и дурак…

Кирилл с облегчением рассмеялся.

– Рассказывай дальше, – велел отец.

Кирилл рассказал про Чирка, про Дыбу, про то, как Петька пытался найти кошелек.

– Вот и все…

Отец хмыкнул, вскочил и зашагал по диагонали.

– Ты думаешь, я неправильно сделал? – сердито спросил Кирилл.

– Что?

– Ну, с Чирком. Что решил молчать… и вообще…

– Не знаю… Теперь это уже не имеет значения. Теперь ты должен делать, что решил.

– Я и делаю…

– Да, Ева Петровна тебя не одобрила бы… Кстати, твое сегодняшнее поведение она считает вызывающим, ужасающим, подрывающим основы педагогики…

– А ты как считаешь? – с любопытством спросил Кирилл. Привалившись к спинке дивана и подтянув к подбородку колени, он следил за отцом.

Петр Евгеньевич почти забегал.

Кирилл снисходительно вздохнул:

– Трудное у тебя, папа, положение. Согласиться с Евой Петровной тебе совесть не позволяет. А сказать, что прав твой сын, непедагогично. Да?

Отец подскочил и ухватился за подтяжки.

– Не

городи чепуху, любезный! "Педагогично, непедагогично"! Я прекрасно знаю, что отбирать портфели и обшаривать карманы – это бред. И что нельзя с бухты-барахты называть человека вором! Но согласись, что и ты держал себя не лучшим образом! Еву Петровну возмутил больше всего твой тон.

– Когда не к чему придраться, придираются к тону, – объяснил Кирилл. – Стоит открыть рот, как уже говорят, что грубишь… Начинаешь доказывать, что нет никакой грубости, а тебе сразу: "Ах, ты еще и споришь!"

– Ну, это бывает иногда, но все-таки…

– Папа, – перебил Кирилл, – тебе сколько было лет, когда у тебя первый раз отобрали портфель и послали тебя за родителями?