Владимир Киселёв - Только для девочек

— Почему?

— Очень много кульбабы было вдоль дорог и на каждой полянке. Все вокруг было совсем золотым, — вздохнула Юлька.

Кульбабой на Украине называют одуванчик.

— Какое отношение имеет кульбаба к урожаю пшеницы или картошки? — с сомнением спросила я. — Одуванчик ведь просто сорняк.

— Имеет. У нас говорят, что если уродилась кульбаба, то и все уродит.

— Где — «у нас»?

— В селе.

— А почему, — спросила я у Юльки, — одуванчики не растут в горшках на подоконнике и в ящиках на балконе?

— Как ты их сажала?

— Делала пальцем дырку, клала туда семечко. Потом засыпала землей и поливала.

— Ты сажала неправильно, — сказала Юлька. — Не нужно было делать дырок пальцем. Нужно было просто положить семечко сверху.

Я удивилась.

— А что, ты тоже сажала одуванчики?

— Нет. У нас их никто не сажает. Их и так много. Но в природе для семян одуванчиков никто не готовит дырок пальцами, они сами разлетаются во все стороны на своих парашютиках и падают на землю, где придется.

— А я — сажала, — призналась я. — После того, как прочла рассказ про вино из одуванчиков.

— Вино? — обрадовалась и удивилась Юлька. — Желтого, золотого цвета? Как одуванчик?

— Не знаю. Я никогда не видела.

— Из молодых листьев одуванчика, — вмешалась в разговор Наташа, — готовят изысканный салат. Листья нужно помыть, на полчаса положить в соленую воду, чтоб исчезла горечь, нарезать, добавить майонез, сметану, крутые яйца, мелко кубиками нарезанный сыр и немного горчицы.

Юлька округлила глаза.

— Ты не шутишь? Ты всерьез?

— Я сама готовила такой салат. На даче.

— Так только в сказке делают борщ из топора, — с сомнением сказала Юлька. — Если намешать майонез, и сметану, и яйца, и что ты там говорила еще, так будет вкусно и без одуванчиков.

Наташа презрительно повела плечом.

В суждениях Юльки всегда присутствует какая-то особая приятная логика. Ну, я не знаю, как это передать. И подходящий конкретный пример мне что-то не приходит в голову. Но, в общем, она вроде того мальчика из сказки о голом короле, который первым сказал, что король — голый. Она все очень ясно и очень просто видит.

Хотелось бы мне узнать, что рассказывают о Юльке в больнице другие люди. И почему ее так часто посещают незнакомые девочки, мальчики, взрослые, приносят ей конфеты и яблоки, игрушки и книжки.

Володя и Фома все не шли, но к нам вдруг пришел мальчик Юлькиного возраста. Левая рука у него, не вся рука, а только кисть, была в гипсе и подвешена на косынке. Серьезный такой человек с облупленным носом; со светлыми, высоко вскинутыми бровями и небольшими круглыми глазками. Он направился прямо к Юлькиной кровати и сказал, что принес ей губную гармошку. Чехословацкую. Он сам купил ее в Праге.

— Я могу тебя научить играть на ней «Чижик пыжик» и другие песни.

— Научи, — улыбнулась Юлька. — Как тебя звать?

— Сережа.

Я чуть не задохнулась. Я ведь мечтала еще раз встретиться с этим мальчиком и, по крайней мере, узнать, как его зовут. Сразу я не сообразила, как это сделать, а потом я его больше не видела.

В книгах я читала о лесе, который наступает на человеческие селения. У нас все наоборот. У нас человеческие селения наступают на лес. С одиннадцатого этажа нашего дома, с нашего балкона сосны уже совсем не кажутся великанами. Они кажутся подростками, девчонками и мальчишками, которые заблудились между многоэтажными домами и все оглядываются и хотят уйти подальше.

Лес у нас теперь совсем рядом с домом. В первый же день, как только мы сюда переехали, я отправилась в лес. Не по асфальтовой дороге, не по просеке, а по самой настоящей тропинке, затейливо отклоняющейся то влево, то вправо и перерезанной другими тропинками. И вот недалеко от опушки на тропинке сидел этот самый Сережа на корточках, полузакрыв глаза, и тряс возле уха стебель с несколькими лесными фиолетовыми колокольчиками. Меня он и не заметил. Я присела рядом с ним на корточки и спросила:

— Слышно?

— Слышно, — ответил он шепотом и шепотом же предложил: — Послушай.

Он протянул мне стебель.

Я тоже затрясла колокольчики возле уха. Но ничего не услышала. Совершенно ничего.

Однако я поняла, что мальчик этот совсем меня не разыгрывал. Может, у него просто слух был лучше, чем у меня. А может, он вообразил себе, что тычинки ударяются о стенки колокольчика и что колокольчик звенит. Но все равно он слышал звон лесного колокольчика.

И в сердце у меня что-то запело чисто и радостно о лесном неслышном звоне. Это было так красиво, что я подумала об этом стихами, о том, как это прекрасно:

Как черное и красное… Однажды вечером, в сумерках, я увидела на черных ветвях грозди рябины, которые даже светились своим торжественно-красным победным цветом.

Как синее и желтое… А за несколько дней до этого вечера, утром, на голубом-голубом небе ровным кругом без лучей стояло солнце, уже не жаркое, просто очень желтое, в украинском языке есть специальное слово «жовтогаряче», желто-горячее.

Как белое и белое… Зимой, в морозное здоровое утро все ветки на всех деревьях, и все провода, и все на свете было покрыто пушистыми сияющими кристалликами инея, и белый этот иней на фоне белого неба все равно выделялся своей красотой, и я думала о том, что так умеет только природа, а нарисовать это, наверное, невозможно.

Как музыка в ветвях… Как-то весной, вечером мы с мамой и папой гуляли в саду за филармонией, кремово светились окна концертного зала, завешенные белыми шторами, а в сад доносились невыносимо сладостные звуки неизвестного мне музыкального инструмента. И звуки эти словно запутывались в цветущих ветвях сирени и продолжали там звенеть.

— Челеста, — сказал папа.

— ?

Папа объяснил, что это такое пианино, но вместо струн в нем стальные пластинки с серебряным звуком.

— …Что с твоей рукой? — спросила я у Сережи.

— Ракету запускал. Пороховую. И запал прямо у меня в руке… разорвался.

— А пальцы?

— Пальцы остались.

— Как ты попал в Чехословакию? В Прагу? — заинтересовалась Юлька. — И как ты там разговаривал?

Сережа ответил. Подробно. И я поняла, что из этого может получиться самый настоящий рассказ. Вернее сказать, не рассказ, а очерк. Потому что в рассказе — выдумка. А в очерке — правда. Нужно только кое-что добавить и кое-что убавить.

Я написала этот очерк. И переписала его. И старательно проверила каждое слово. На орфографию. И на синтаксис. Чтоб не было ошибок. И снова переписала свое сочинение, положив под бумагу трафарет с черными строчками. Получилось очень ровно и аккуратно. Я выписывала каждую букву.