Владимир Киселёв - Только для девочек

Но в действительности я бы поехала не в поликлинику, а в зоопарк. Мне очень хочется в зоопарк. Весной у папы был свободный день после дежурства в редакции, а я не пошла в школу. Мне нужно было пойти в поликлинику и сделать анализ крови. В моей старой школе очень строго следили за тем, чтобы у всех учеников были анализы крови. И мы с папой сначала вместе поехали в поликлинику, а потом решили поехать в зоопарк.

Было жарко и прекрасно. И в зоопарке вовсю цвели удивительнейшие каштаны. Там растут замечательные каштаны, не такие, как везде, не с бело-розовыми свечками, а с густо-розовыми, даже красными, даже буряковыми, или, как выражаются в книгах, бордовыми, и это так красиво, что, если бы я не стеснялась людей и зверей, то просто визжала бы от восторга.

Звери весной воспрянули духом и смотрели на нас с большим любопытством: как это нам удалось с самого утра освободиться от работы и от школы и гулять вдвоем по зоопарку. Других посетителей было совсем немного. В основном это были бабушки с порученными им дошкольниками. И бабушки эти изо всех сил старались привить детишкам страх и нелюбовь к живой природе. Они им объясняли: «Вот, Петенька, волк. Он тебя скушает, если не будешь слушаться бабушку». «Вот, Машенька, лев. Он тебя проглотит, если не будешь проситься на горшочек».

А мы с папой ходили по аллеям, взявшись за руки, как дошкольники, и все время оглядывались. От новых папиных туфель на разогревшемся асфальте оставались очень красивые следы. На подошвах его туфель был узор, похожий на витраж. И от моих туфель рядышком с его следами были мои, похожие на копытца животного. Только каблучок.

И мы негромко, чтобы не огорчать детских бабушек, распевали песенку, которую я тут же сочинила. А мелодию мы украли у одной очень старой и очень известной песни.

В песенке я назвала себя французским именем, потому что иначе не помещалось в размер.

Воды в киосках действительно не было, они еще с утра не раскачались, но зато уже было мороженое в вафельных стаканчиках. И так, как мы дома не завтракали, то съели мы этих мороженых стаканчиков такое количество, что я боюсь его даже и называть. Во-первых, никто не поверит, а во-вторых, если поверят, то будут удивляться, почему мой папа так плохо меня воспитывает.

Очень интересно было смотреть в террариуме на белую мышку, которая сидела за стеклом в одном помещении с красиво раскрашенной змеей и ждала, пока змея ее съест. Нет, мне не было жалко мышку. И папе тоже. Мы с ним не ханжи. Но смотреть на это все равно противно, а для тех детишек, которые приходят сюда с бабушками, по нашему с папой мнению, еще и непедагогично. Может, потом эти ребятишки ночью просыпаются и кричат, что есть силы, и к ним вызывают скорую помощь, и отрывают медицинских работников от их дела.

Но самое непедагогическое зрелище мы увидели совсем не в клетках, а на скамеечке под деревом за слоновником. Там сидели два довольно немолодых и довольно небритых дяденьки, возле их ног стояли бутылки с пивом, а на скамейке на газете лежали колбаса и хлеб, и пили они прямо из бутылок.

Разговаривали они совсем так, как об этом пишут в юмористических рассказах или показывают в кинокомедиях. Один все время спрашивал: «Ты меня уважаешь?» А второй отвечал убежденно: «Уважаю».

Они это повторяли после каждой бутылки, а я думала о том, что совсем недаром они в такую жару с самого утра пьют это теплое пиво и спрашивают про уважение. По-видимому, они очень нуждаются в уважении. По-видимому, его им не хватает. По-видимому, от пива и от того, что им так не хватает уважения, живется им плохо.

Папа умеет подслушивать мои мысли. Он подошел к пьяницам, поднес палец к губам и сказал:

— Тс-с-с. Возле медведей мы с дочкой видели живого милиционера, которого могут привлечь и слоны. А есть закон про распитие спиртных напитков в непоказанных местах. И в законе этом прямо написано, что слоновник — непоказанное место.

Тогда тот из пьяниц, что требовал уважения, спросил у папы:

— Хочешь пива?

— Я тебя уважаю, — сказал ему второй, — только пива больше нету.

— Вот полбутылки осталось. У тебя девочка, — снова повернулся он к папе. — Дочка. Животных изучает. Оленей всяких. Может жене рассказать. А мы ее попросим не рассказывать. Ну, давай, пока милиционер не пришел.

Папа взял бутылку и выпил из нее остатки пива. Я знала, что ему противно. Я видела, что он старается не прикасаться к горлышку губами. Но он не мог обидеть людей, которые так нуждаются в уважении. Он очень хороший человек, мой папа.

И как же он, такой хороший и такой чуткий, мог так грубо и несправедливо разговаривать с уважаемыми физикохимиками Володей и Фомой.

Я читала, что какой-то древний китайский философ рассказывал, будто бы однажды он видел сон о том, что он, философ, превратился в бабочку. А когда проснулся, не мог понять, то ли он человек, которому почудилось, что он действительно бабочка, то ли бабочка, которой снится, что она — человек.

Я верю, что это не выдумка. Сны иногда бывают удивительно реалистичны. Этой ночью мне снилось, что ко мне пришла мама, поглядела на меня строго, жестко и сказала:

— Папа не решается тебе об этом говорить. И Олимпиада Семеновна тоже. Но кто-то это должен сделать. И придется сделать это мне. — Ее лоб между бровями прорезали две жесткие складки, которых я прежде никогда не видела. — Нужно, Оля, тебе отнять ногу. Она не срастается.

Я заплакала, и это мне не приснилось, я плакала в самом деле, потому что подушка потом была мокрой.

— Но Валентин Павлович… — плакала я. — И Олимпиада Семеновна… Они говорили, что я не буду даже хромать…

— Врачи иногда ошибаются, Оля. Как все люди. Ногу придется ампутировать. Но ведь живут люди и без ноги. Важно жить. Почему ты плачешь? Тебе жалко, что ты не сможешь танцевать? Участвовать в соревнованиях по прыжкам в высоту?

— Нет, — сквозь слезы сказала я правду. — Это из-за Володи. Если я буду без ноги, он на меня и не посмотрит.

— Посмотрит, — возразила мама. — Он любит тебя не за ногу, а за голову.

— Он меня вообще не любит.

— Любит. Только сам он этого еще не знает.

Я проснулась и посмотрела на часы. Они показывали шесть. Сразу я не могла понять, утра это или вечера. Оказалось, что вечера.

Нога у меня болела.

Какой неприятный, какой нелепый и страшный сон.

Я посмотрела в окно. Форточка была открыта, к нам в палату доходила арбузная свежесть раннего вечера, а потом занесло ветром несколько капель косого крупного дождя.