Владимир Киселёв - Только для девочек

Я даже задохнулась. Василий Яковлевич говорил то, что мой папа, и почти теми же словами.

— Познакомьтесь, пожалуйста, — наконец, сообразила я познакомить Василия Яковлевича с Павлом Романовичем.

— Вот вы кто такой, — с почтением сказал Василий Яковлевич. — Я вас много читал. Может быть, даже все.

Этот Сережин дедушка Василий Яковлевич, как мне показалось, был из той же породы людей, что и Валентин Павлович, человеком, который не понимает, что знакомство с ним, с героем войны, мастером-стеклодувом — большая честь для всякого нормального человека.

— Что ж ты написала, будто я говорил, что боюсь, чтоб дедушкины стихи про меня не узнали в школе, — слегка наступил мне на ногу, в переносном, конечно, смысле, Сережа. — Не говорил я этого.

— Так ты не боишься, что в школе их узнают?

— Нет. Я их сам рассказал в классе. И про платок ты придумала, — упрекнул он меня.

Следующими, кто наступил на мои очень уже поцарапанные туфельки, были папа и мама.

— Я за всю мою жизнь ни разу не был напечатан в «Правде», — сказал папа. — Я уж не говорю о подвале. Даже маленькой заметочки. За тобой, Оля Алексеева, не угонишься. Я начинаю тебе завидовать.

Папа шутил, но все равно мне стало как-то неуютно.

— А ты посылал что-нибудь в «Правду»? — осторожно спросила я.

— Мне бы это и в голову не пришло, — сознался папа.

— Так как же они могли напечатать твою статью, если ты ее не посылал? У них конкурс. И принять в нем участие может всякий.

— Может, — подтвердил папа. — Я думаю, в «Правду» приходят тысячи очерков, а печатают немногие. Напечатать очерк в «Правде» — это как рекордный прыжок.

Я подумала о том, что я ведь мечтала и фантазировала про рекордный прыжок. А вот про очерк в «Правде» я не фантазировала. Уж слишком мне это казалось невозможным. Еще более невозможным, чем рекордный прыжок.

— Ты, Лялька, стала скрытной, — не шутя, как папа, а всерьез сказала мама. — Почему ты ни папе, ни мне не показала этой статьи?

— Не знаю, — ответила я.

Я и в самом деле не знала, почему не показала родителям своего очерка. Почти не знала. Может, потому, что боялась: он мог не понравиться. А я тогда уже не решилась бы отправить его в газету.

Дальнейшее топтание по моим туфелькам прервал приход Володи и Фомы. Они опять принесли мармелад. И цветы. Они пришли меня поздравлять.

Папа и мама очень им обрадовались. Папа теперь жить не может без Фомы. Они часто встречаются. Вчера вечером Фома и Володя ходили с папой и мамой в кино. На какой-то детектив-боевик. С Володей мои родители тоже подружились, но Фому они просто обожают. Папа уговаривает Фому оставить физикохимию и заняться журналистикой. Папа уверяет, что у Фомы в характере есть главное, что необходимо журналисту: способность говорить правду в глаза.

Все они широко заулыбались и стали знакомиться с Сережиным дедушкой Василием Яковлевичем.

— Сережа, — сказал Фома. — No problema. Я с ним поговорил. Больше он тебя и пальцем не тронет.

— А кто его трогал? — внимательно посмотрел на Фому Василий Яковлевич.

— Есть там такой старшеклассник. Алик. В гипсовом корсете. Он начал обирать тех, кто помладше да послабей. Сережа ваш — герой. Он не только сам отказался дать ему деньги, но и заступился за одного мальчонку. Так Алик этот — негодник! — уколол Сережу. Ножом. Я зашел в палату, отобрал у него ножик и предупредил, что если еще раз случится что-нибудь такое, так я у него ножки выдерну из того места, откуда они у него растут.

Вика слушала слова Фомы внимательно и, как мне показалось, встревожено. Она что-то хотела сказать, но так ничего и не сказала.

— Фома, — ревниво позвала Юлька, — ты узнал, почему они не замерзают?

— Узнал, Юленька.

Вчера Юлька спросила у Володи и Фомы, знают ли они, почему деревья зимой не замерзают.

— Что значит, не замерзают? — удивился Володя. — Они насквозь промерзают. А когда потеплеет — оттаивают. Как лягушки в болоте.

— Нет, — не согласилась Юлька. — Мы учили, что они не мерзнут. Только нам не сказали, почему наша Галина Ивановна ответила, что это будут проходить в старших классах. Тогда я спросила про это учительницу по биологии старших классов. По биологии. Только она рассердилась и сказала, что мне это еще рано.

Я удивилась — почему «рано» и подумала, что эта учительница, наверное, сама не знала, почему деревья зимой не замерзают. Но и я этого не знала и как-то не задумывалась над этим до сих пор. Хоть это и в самом деле удивительно.

— Я этого не знаю, Юленька, — стал оправдываться Фома. — У нас в Анголе не бывает морозов. Мы не встречаемся с такой проблемой. Но я выясню для тебя, в чем тут дело.

И вот теперь Юлька потребовала от него ответа.

— Понимаешь, Юленька, — с готовностью сказал Фома, — оказывается, деревья лучше, чем мы, приспособлены к зимним холодам. Теплокровным животным нужно на зиму утепляться. А деревья просто переходят в особое зимнее состояние.

Павел Романович слушал Фому с нескрываемым удивлением.

— Я тоже считал, что ветки промерзают насквозь, — признался он. — Неужели вода в них, соки древесные не превращаются в лед?

Фома ответил, что если летом охладить побеги липы или сосновую хвою, то они погибнут уже при температуре минус 4–6 градусов. А зимой они запросто выдерживают минус 50 градусов. Но особенно морозостойка черная смородина. В зимний период ученые ботаники замораживали ее жидким азотом до минус 195 градусов. И все равно она весной прижилась и стала расти. Вся штука в том, что еще летом растения собирают в своих тканях запас веществ на зиму — крахмал, сахар и жиры. В побегах липы зимой очень много жиров. В маслянистые вещества превращается крахмал и березы. Зимой клеточная жидкость деревьев становится вязкой, похожей на студень, и поэтому не превращается в лед.

Рассказ Фомы об удивительных способностях зимних деревьев перебила Вика. Она встревожено провела по нему зелеными своими глазами и сказала негромко:

— Вы, Фома, даром зацепили этого губатого Алика. Не нужно было. Он — шестерка, понятно. Только он из серьезной компы. Так что вы один не ходите. И в портфель лучше положить длинный ключ. Для гаек. Чтоб конец выглядывал. Чтоб — под рукой.

— Что такое «шестерка»? — страшно удивился Фома.

— Ну, это… это — слабак. Это, как в картах — шестерка.

— А «компа»?

— Ну, компания…

— Банда? — остро взглянул Володя на Вику.

— Ну, можно сказать и так, — неохотно подтвердила его догадку Вика.

Каким темно-серым бывает в Киеве дождливый рассвет!

Я где-то читала или слышала, что можно проснуться от взгляда. Но раньше я в это не верила. Я несколько раз внимательно смотрела на спящего папу и на спящую маму и даже на спящую классную руководительницу Елизавету Карловну, — мы ездили на экскурсию в Канев, где похоронен Тарас Шевченко, Елизавета Карловна заснула в «Ракете» на подводных крыльях, — и все равно, все они от моего взгляда не просыпались. Но, может быть, дело в том, что у меня какой-то неподходящий взгляд?