Василий Чичков - Трое спешат на войну. Пепе – маленький кубинец

Сегодня Гурьке спать не приходится. Майор Соколов выбрал маршрут не по Чуйскому тракту. По проселочным дорогам, через перелески и балочки, по деревенькам. Все как на войне, а ему известно, как там бывает.

И вот она, очередная загвоздочка, — дорога спускается в овраг. На одной стороне оврага снег, на другой — чернеет жухлая земля. Самое подозрительное ка дне оврага — снег здесь перемешан с грязью.

Майор Соколов направил своего коня к оврагу. Тонкие белые ноги лошади осторожно погрузились в холодное месиво. Вслед за майором двинулись упряжки с минометами. Ездовые хлестали лошадей, пытаясь с ходу проскочить низинку. Не тут-то было! Застряли минометы в грязи.

Нам уже казалось, что над головами высоко в небе гудят фашистские самолеты, сейчас полетят бомбы.

Мы бросились к упряжке с минометом. Проваливаясь по колено в грязной жиже, мы толкали упряжку вперед. Старшина кричит: «Раз-два, взяли!» Ездовые стеганули лошадей — миномет вырвался из плена. Лошади потащили его вверх, в гору.

Низину штурмовали повозки со снарядами. Им тоже нужна помощь. И опять, не жалея сил, мы толкали повозку вверх, в гору. А за ней были еще минометы, походная кухня и наш толстый повар, от которого всегда пахло жареным, хоть кормил он нас кашей. Нет, ничто не могло остановить наш порыв. Да если бы надо, мы могли бы котелками вычерпать эту грязь или проползти по ней по-пластунски.

Непонятно все это было только мальчишкам и бабам, которые, заслышав крики, прибежали из деревни. Они стояли на высоком берегу оврага и глядели во все глаза. Ведь рядом хорошая дорога и мост. Зачем же силу понапрасну тратить? Для них это чудо, а для нас это война.

Последняя повозка проскочила грязь, и мы, довольные, под одобрительные слова старшины, стирая рукавом шинели грязь с лица, шагали вперед. Только вперед!

Ребята и женщины махали нам руками. Они шли рядом вдоль дороги. Многие заговаривали с нами. Все мы казались сами себе богатырями, способными преодолеть любые препятствия, рубить, стрелять, переплывать реки.

В деревне майор Соколов слез с коня, и вся колонна остановилась.

Мы побежали к колодцу, чтобы попить водицы. Но на нашем пути встал старшина. Усы его загибались от гнева.

— Вы что, в детском саду или в армии! — крикнул старшина. — Назад!

Мы отступили и вспомнили наказ командиров не пить в пути. Мы облизали сухие губы.

А деревенским девчатам хотелось с нами познакомиться. Они, конечно, стеснялись. Но одна вышла из дома с кринкой молока и двумя стаканами. Так как старшина охранял колодец и на молоко запрета не было, мы окружили девушку и стали пить холодное молоко.

Девушка рада, глаза у нее смешливые, зубы белые и ровные, как подструганные. Две упругие косы на груди. Мы пьем молоко и протягиваем ей руку: Николай, Вова, Егор, Женя, Гуря. Гурьке она смеялась больше всех, и мы решили, что он ей понравился. Гурька с улыбочкой выпил два стакана молока.

— Вы потом на войну пойдете? — спрашивала девушка и смеялась.

Мы утвердительно кивали.

— Давайте переписываться, — предложила она и покраснела. — У меня есть подружка еще. Она тоже будет писать.

Гурька Никитин самый первый нашел в кармане бумагу и карандаш и дал девушке. Она написала адрес и имя: Лена Пчелкина.

По деревне уже летела команда:

— Становись!

Мы встали в строй, а глаза наши были устремлены на Лену. Она прижала к груди пустую кринку и стаканы и смотрела на нас. Каждому, конечно, казалось, что она смотрит именно на него.

— Равняйсь!

Мы повернули головы направо и увидели каждый своего соседа. Ничего интересного.

— Смирно!

Опять перед нашими глазами была Лена.

— На-право! Шаго-ом марш!

Мы шагали, но головы наши держали равнение на Лену. Если бы было возможно, мы вывернули бы и шеи и все смотрели бы и смотрели на нее.

— Запевай! — крикнул старшина.

Мы гаркнули что было мочи:

От песни в избах звенели стекла, и старушки прилипали к окнам, крестясь и читая молитву и веря в то, что дело защиты нашей Советской отчизны в надежных руках.

Если честно признаться, в этот момент мы не думали об артиллерии… Мы думали о Лене Пчелкиной. В голове моей вертелись слова: «Как мимолетное виденье, как гений чистой красоты…»

Вдруг когда-нибудь я снова приеду сюда. Я буду ранен. У меня будет орден. Я приезжаю верхом на коне, слезаю у колодца. И подходит она с кринкой молока и говорит: «Товарищ командир, не хотите ли молочка?» А я говорю: «Лена, здравствуй». Мы идем к ней в дом. Конь привязан у крыльца. Бабы с любопытством выглядывают из окон. «Ведь надо же, встретились», — ахают бабы.

— Бег-о-ом а-арш! — послышался голос майора.

Я бежал, и некоторое время мысли о мимолетном видении еще роились в моей голове, но чем быстрее топали ноги, тем мыслей становилось в голове все меньше.

Во рту был вкус молока, и от этого еще сильнее хотелось пить. Гимнастерка постепенно взмокла. В этом тоже было повинно молоко. Ах, Лена, Лена!

Но я не робею. Даже если кажется, что сил- нет, вот-вот рухнешь, все равно беги. Не упадешь. У человека есть второе дыхание. Раньше я не очень верил рассказам об этом, теперь точно знаю — есть.

Сейчас мне совсем невмоготу и воздуха не хватает, а уж о силах и говорить нечего. Я сам себе внушаю: «Всем невмоготу, но все бегут. Даже старшина бежит рядом с нами, как мальчишка».

И вдруг сердце переключается на какую-то другую скорость, и становится легче. И те, кто достиг этого, теперь могут бежать без конца. Из наших только Гурька остался позади. Его, наверное, подобрала повозка. Спать он мастер, а бегать не может. Увидела бы Лена Пчелкина!

Вовка молодец — он бежит шаг в шаг со мной. Пот заливает стекла его очков. Он протирает их. Зря! Когда бежишь, необязательно все разглядывать вокруг. Важно видеть спину товарища и чувствовать локоть соседа. Я уверен, что бежать Вовке письмо помогает. Оно для него теперь как волшебный талисман. Силу ему придает. В кармане лежит, у самого сердца.

…Если бы спросили кого-нибудь из нас, сколько времени мы бежим, никто бы и не ответил. Часов у нас нет. Но командиры знают, сколько надо бежать.

— Шаг-о-ом марш! — пронеслась команда.

И вся наша колонна — лошади, повозки, минометы и люди — стала замедлять движение. Нет, мы не сразу пошли шагом. Мы еще некоторое время бежали по инерции, потом шли быстро и, наконец, зашагали, как положено на марше.

— Запевай! — крикнул старшина.

И Вольнов, наверное, для того чтобы поддержать бодрость духа старшины, который так стойко бежал вместе с нами, запел: