Мустай Карим - Библиотека мировой литературы для детей (Том 30. Книга 2)

Все во мне возмутилось. Кто же пожалеет, если эта птица — вот такая! — и в самом деле вымрет? Кто встанет на защиту ее — вот такой? А ведь такой ее сделала клетка.

Я обязан увидеть черных аистов на свободе, чтобы всем рассказать о них. Рассказать, что они совсем другие и что их нельзя потерять.

Клетка навела меня еще на одну редкую птицу — улара. Первый раз в жизни я видел улара в клетке: он умирал. Улар лежал в углу на земле, бледная пленка затягивала глаза, и клюв безвольно упирался в песок. Объяснили, что эти жители горных вершин не могут жить на равнине; грязный воздух равнин для них смертельный яд. С тех пор я невольно всматриваюсь в вершины гор, мысленно выбирая те, на которых могут еще водиться улары. Птицы чистых вершин.

Предгорья и горы, черные аисты и улары. И конечно же, все другие неисчислимые существа, для которых эта земля — родина. И которые для меня совершенно бесполезны и совершенно необходимы. Это все то, что со временем самым чудесным образом вдруг оборачивается бесценным и самым главным.

Черный аист. «Очень осторожная и молчаливая птица». «Близости человека избегает и придерживается самых глухих, малопосещаемых мест». Крупная птица, с размахом крыльев до двух метров. Повадкой и статью похож на аиста белого: большой красный клюв, длинные красные ноги. Также по многу лет возвращается к старому своему гнезду. Когда-то, как и белые, эти аисты тоже гнездились колониями до двадцати и более пар. Но теперь и одну пару редко удается найти.

Но я надеюсь не просто встретить, но и разглядеть вблизи тот удивительный цвет головы, шеи, спины, который — самую чуточку! — просматривался и в клетке. Ведь это только пишут, что он сверху черный. Все зависит от чистоты перьев и солнца: чернота его может полыхать и малахитовой зеленью, и аквамариновой синевой, и багрянцем рубина. Особый отблеск свободной жизни, который не увидишь ни на чучелах, ни на клеточных птицах. Аист шагает, нагибается, настораживается — и, как драгоценный камень, все время изменяется в цвете. Но разглядеть это можно только вблизи. и только в лесу.

8 июля.

Ночь за окном: теплая, черная — бархатная. В комнатенке почти светло и почти уютно. Настольная лампа стоит на кружке своего же света. Пододвинуть бы сейчас к свету книгу и про все забыть. Но в черное окно то и дело стучат: мягко, вкрадчиво, но настойчиво. А то вдруг сердито и торопливо. Обитатели ночи рвутся на свет.

Бабочки лопочут крыльями исступленно, словно за ними кто-то гонится и вот-вот схватит из темноты. С крылышек облачком искрится пыльца, и совиные глазки горят тревожным розовым светом. Иногда кто-то кидает в стекло камешки: это стукаются тяжелые и жесткие ночные жуки.

С вечера еще налетели в комнату мотыльки: сейчас они мельтешат у лампы. Гибельно очарование света для танцующих ночных эльфов. Отпугивай, отгоняй, а они снова будут рваться на свет и кидаться прямо в огонь. Как это все объяснить? Мотыльки, вспыхивая, сгорают прежде, чем успеваешь их отпугнуть; гаснет и мысль, так и не успев определиться. Утром я смахну со стола груду обгорелых телец, так ничего и не поняв, поражаясь бессмысленности смерти, разнообразию форм и красок этих обитателей ночи. Каждую ночь на земле в миллионах огней сгорают миллиарды крохотных шедевров неведомого, но великого художника.

У меня большие надежды на утро. Но когда ждешь — время нарочно останавливается. И тогда драгоценное время, время твоей жизни, вдруг становится в тягость, теряет для тебя и цену и смысл. Не нужна тебе эта вот неторопливая тягомотина. Ты готов прыгать по времени, как по камням через речной перекат, только бы поскорей!

То лопочут, то стучат о стекло посланцы ночного леса. Леса, в котором где-то дремлет сейчас черный аист. Стоя на одной ноге, уткнув длинный нос в перья плеча, как в меховой воротник.

9 июля.

Утро, солнце, широкие разливы Бум-чая. Надежды и нетерпение, скопившиеся за ночь, рвутся теперь наружу. Снова сладостное чувство встречи с утренним лесом: никогда бы его не терять, только бы не терять…

Снова все ново и незнакомо, снова все, как в первый раз. И каждый шаг — как открытие. Идешь сквозь утренний зеленый мир, ликующий и изумленный.

Радость рождает силы; все становится просто, все легко. И наполнено смыслом каждое мгновение твоего бытия.

С наслаждением продираешься сквозь кусты — это ликует зверь, сидящий в тебе. Затаив дыхание, смотришь с обрыва вниз: это птица, скрытая в нас, волнуется перед взлетом. Мы любим греться на солнце, словно ящерицы, и плескаться в воде, как рыбы. Древние голоса наших предков звучат в нас и ныне, тешатся в нас их бессмертные гены. Мы всё вобрали в себя и мы сами — во всем.

Бурый зайчишка замелькал у кустов ежевики, но перед тем как нырнуть в них — остановился. Встал столбиком, лапки крестом на пузечко, уши торчком. А уши-то грязные и немытые! И одно даже порвано: орел или лиса зайцу уши надрали за неосторожность.

Зашевелился у ноги желтопуз-глухарь — большая безногая ящерица. По виду толстый и неуклюжий, он неожиданно быстро втянулся в нору — еле успел схватить за хвост. И теперь чувствую, как он выкручивается и выворачивается, как упирается изгибами тела в стенки норы, как напрягается весь до дрожи. Пусть знает, как опасно оставлять хвост снаружи: а если б это не я, а лисица? А то спрятал голову, словно страус, и успокоился. Беда ему с таким длинным телом и с таким коротким умом…

Травяные солнечные поляны, колючие кусты ежевичника, рощи высоких деревьев, обрывчики берегов, полу пересохшие русла. И постепенно проникаешься тем, что называют «ощущением места». Каждое место рождает свои ощущения. У каждого свои «наборы» запахов, звуков, красок и силуэтов. Свои волнения и радости, свое особое настроение. Но в каждом месте есть что-то самое главное: в одном месте это цвет, в другом — запах. Как главная памятная зарубка: вспомнил место — вспомнил и цвет, вспомнил запах — вспомнил и место.

Тут ощущение зноя. Печет так, что мурашки по телу. Камни в русле полиловели и светятся. А небо выцвело, высохло и шелушится. На пыли у ног извилистый след змеи. След довел до дерева и исчез. Над головой в переплетении жестких ветвей темнеет длинное тело. Опять желтопуз! Вот тебе и увалень — на дерево вполз. А зачем?

Дерево зашлось цикадами — кажется, каждый листик его стрекочет. Уж не за ними ли охотится желтопуз? Что он нашел в этих пустышках, похожих на скрипучие катышки целлофана?

Желтопуз не спеша переползает с сучка на сучок, выставляя тупой чешуйчатый нос то справа ствола, то слева. Лениво моргает и смотрит вниз удивительно доверчивыми и добродушными глазами. И по глазам видно, что это не змея, а ящерица и что ей наверху страшновато.