Сельма Лагерлеф - Том 2. Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции. Сказки

Увидев это, Пер-Ула уже не сомневался, что батюшка с матушкой страшно рассердятся. Он собрался было заплакать, но тут на островок опустилась стая больших серых птиц — это были дикие гуси. Крошечный мальчуган подвел Пера-Улу к птицам и стал рассказывать ему, как их зовут и что они говорят Малышу стало ужасно весело, и он забыл обо всем на свете.

Между тем в усадьбе хватились мальчика и стали его искать. Обшарили все сараи, клети и чуланы, заглянули в колодец и спустились в погреб. Узнавали и в соседних усадьбах, не заблудился ли Пер-Ула и не попал ли туда; поискали мальчика по всем окрестным дорогам, тропкам, да и внизу на берегу озера. Но его нигде не было, найти его не смогли.

Цезарь сразу догадался, что хозяева ищут Пера-Улу, но он и лапой не пошевелил, чтобы навести их на верный след. Он молча лежал на своем месте, будто дело это его вовсе не касается.

Лишь после полудня обнаружили следы мальчика внизу у причала. И тогда же заметили, что старая, рассохшаяся плоскодонка исчезла.

Хозяин с работниками тотчас сели в лодки и вышли на Токерн искать мальчика. Допоздна плавали они по озеру, но следов ребенка так и не нашли. Все решили: старая посудина затонула, и малыш мертвый лежит на дне озера.

Вечером мать Пера-Улы бродила по берегу. Хотя никто уже не сомневался в том, что мальчик утонул, она не могла поверить в это и продолжала искать сына. Она искала его в зарослях тростника и камыша, без устали бродила по низкому, заболоченному берегу, не замечая, что ходит по воде и что промокла насквозь. Ее душило безысходное отчаяние. Она не плакала, но непрестанно ломала руки и громким жалобным голосом звала своего сына.

Вокруг не смолкали крики лебедей, уток и кроншнепов. Женщине казалось, что птицы следуют за ней по пятам и жалуются и сетуют, точь-в-точь как она сама. «Должно быть, и у них горе, раз они так стонут», — подумала она. Но тут же опомнилась. Ведь это же всего-навсего птицы. Какое у них может быть горе!

Даже после захода солнца не смолкли горестные крики птиц. Многие следовали за женщиной и, разрезая крыльями воздух, со свистом и стонами проносились над ее головой.

Наконец отчаяние, переполнявшее сердце матери, заставило ее понять, что и у птиц может быть горе. Ведь и у них свои заботы о гнезде и о птенцах, свои огорчения и тревоги. И не такая уж большая разница между человеком и всеми живыми существами.

Тут она вспомнила, что крестьяне почти решили согнать с озера всех птиц, лишить их родного дома. «Вот какое у них горе! — подумала она. — Где они теперь будут вскармливать своих птенцов?»

Казалось бы, доброе и славное дело — превратить озеро в пашни и луга, но, может, надо осушить не Токерн, а какое-нибудь другое озеро, которое не служит прибежищем для стольких птиц?

Да, завтра крестьяне окончательно решат судьбу озера. И не потому ли ее маленький сынок как раз сегодня и пропал? Может это предостережение, чтобы склонить ее сердце к милосердию и, пока не поздно, предотвратить столь жестокое деяние?!

Женщина быстро направилась в усадьбу и поделилась своими думами с мужем. Она сказала, что смерть Пера-Улы — кара им обоим. И сразу поняла: муж ее думает то же, что и она.

У них и без того был большой надел земли, но если бы воду в озере спустили, их владения бы удвоились. Потому-то они пеклись об этом больше других крестьян. И как раз отец Пера-Улы подбил соседей пойти на такое дело, чтобы оставить сыну вдвое больше земли, чем ему самому досталось от отца.

И вот теперь Токерн отобрал у него сына накануне того дня, когда он должен был подписать контракт об осушении озера. Жене не пришлось долго отговаривать его от этой затеи.

— Да, наверно, Господу не угодно, чтобы мы нарушили сотворенный им порядок, — сказал он, — я утром поговорю об этом с другими и думаю, мы так и решим! Пусть все остается, как есть.

Пока хозяева толковали меж собой, Цезарь лежал у очага. Приподняв голову, он внимательно слушал. Когда же ему показалось, что теперь дело выгорело, пес подошел к хозяйке и, вцепившись зубами в подол юбки, повел ее к двери.

— Цезарь! Никак ты знаешь, где Пер-Ула?! — закричала она.

Радостно залаяв, пес бросился к двери. Она отворила дверь, и Цезарь ринулся прямо вниз, к озеру. Теперь хозяйка была уверена, что он знает, где Пер-Ула, и побежала следом за ним. И стоило им спуститься вниз к берегу, как с озера послышался детский плач.

Пер-Ула провел с Малышом-Коротышом и птицами самый веселый день своей жизни, но потом вдруг заплакал, потому что проголодался и боялся темноты. Он очень обрадовался, когда появились матушка с Цезарем, а следом за ними отец и забрали его домой.

Как-то ночью Нильс спал на небольшом скалистом островке озера Токерн; проснулся он от ударов весел. Едва он открыл глаза, как его ослепил такой яркий свет, что мальчик начал мигать и щуриться.

Вскоре на краю тростниковых зарослей он заметил плоскодонку, на корме которой на железном штыре был укреплен горящий смоляной факел. Багровое пламя факела отражалось в водах черного, как ночь, озера, и яркий свет, должно быть, привлекал рыб: вокруг отблесков пламени мелькало множество темных полосок; они непрерывно шевелились, то и дело меняясь местами.

В плоскодонке сидели два старика. Один греб, другой, стоя на корме, держал в руках короткую острогу с грубыми крючками на конце. Тот, что греб, в своем тонком поношенном плаще походил на бедного рыбака. Он был мал ростом, суховат и, судя по обветренному лицу, привык, видно, выходить на озеро в любую погоду. Другой — плотный, хорошо одетый крестьянин, держался с достоинством, уверенно, должно быть, жил он в достатке.

— Стой! — приказал крестьянин, когда лодка подошла к каменистому островку, где спал Нильс, и с этими словами метнул острогу в воду. Когда же он вытащил ее, из озерной глуби, на крючке извивался великолепный длинный угорь.

— Глянь-ка, — сказал крестьянин, снимая угря с крючка. — Хорош! Такого не стыдно домой принести. Богатый у нас улов! Можно спокойно поворачивать обратно.

Но спутник его не брался за весла, а сидел озираясь вокруг.

— Красота-то какая сегодня ночью на озере! — сказал он.

На озере и в самом деле было красиво. Стояла мертвая тишина, и вся водная гладь словно отдыхала, застыв в блаженном покое. Его нарушали лишь полоски на воде, там, где прошла лодка. Озеро мирно лежало, будто золотистая дорожка, освещенная огнем. Ясное, иссиня-черное небо было густо усеяно звездами. Берега, кроме западного, скрывались за островками, поросшими тростником. Там, на западе, огромным треугольником чернела на небосводе гора Омберг, мрачная и могучая, казавшаяся еще более высокой, чем обычно.