Станислав Олефир - Когда я был маленьким, у нас была война…

Здесь тебе люди, кошка, а они хоть бы что – летают да тричкают. Если вдруг ласточка задевала кого-нибудь крылом, мы радовались. Это к хорошей новости!

Когда началась война, советские артиллеристы решили, что за нашей хатой будут прятаться немцы, и взорвали ее вместе с голубями, ласточками и воробьем Пашкой.

Но немцы прорвали фронт за Новоселовкой, и артиллеристы отступили, не сделав ни единого выстрела.

Тетка Олянка ругала артиллеристов за то, что зря угробили хату. Мама говорила, что, если бы хату оставили, немцы наступали бы через наше село, и кто знает, сколько людей поубивало бы. Так что жалеть, может, и не стоит.

А мне до сих пор жаль нашу хату.

Рассказывая о том, как ее папа, дедушка Колотий, ходил в богачи, мама всегда вспоминала украинскую притчу: «Решил как-то мужик лемех выковать. Достал кусок железа, положил в горн, калил-калил, ковал-ковал, никак лемех не получается. К тому же почти все железо в огне сгорело, только немного осталось. Дай, думает, хоть топор сделаю. Снова долго калил и ковал, глядь, а железа только на нож и хватит. Ничего, думает, нож тоже в хозяйстве пригодится. Ковал-ковал, снова не получается. На гвоздь железа осталось. Гвоздя тоже не вышло, а всего лишь маленький кусочек с ноготь величиной. Разогрел мужик этот ломтик, сунул в воду, а он: „Пшик!“».

С тех пор у нас на Украине, если кто загубит дело, говорят: «Получился пшик».

Подобное случилось и с богатством, которое наш дедушка купил за мешок привезенных из австрийского плена денег. Как говорила мама, купил он тогда немало. Мельницу, пару коней, пять коров, стадо овец и двадцать десятин земли. Сначала его мельницу разорили махновцы и увезли жернова к себе в Гуляй-Поле. Потом явилась банда атамана Маруськи и забрала коней. Коров, овец и, главное, почти всю землю пришлось отдать колхозу. Себе, как и положено колхознику, оставил огород в половину гектара. Пришли немцы, выкопали из огорода всю землю, погрузили в вагоны и увезли в Австрию. Дедушке только пшик и остался.

Мы спрашивали: откуда мама знает, что нашу землю увезли в Австрию? Может, в Германию?

– Не-е! – возражала мама. – Гитлер-то был австрияк, а наша земля – самая родючая. На ней – самая вкусная борщевая картошка. Вот возле своей хаты, чтоб ему пусто было, огород из нашей земли и насыпал.

Муж тетки Олянки, в чьей землянке мы прожили всю войну, раньше работал машинистом паровоза. Однажды он привез из Ростова швейную машинку «Зингер». В паровозном депо показывал всем подряд и вроде бы кому-то сказал: «Посмотри, какие вещи делают немцы!» На второй день мужа тетки Олянки посадили в тюрьму «за агитацию».

Машинка без дела валялась в курятнике, а когда началась война, мама вместе с теткой Ольгой ее очистили и, чтобы скрыть немецкое происхождение, покрасили краской, которой красили в депо товарные вагоны. Получился такой дизайн, что от нее отвернулись даже румыны, которые любили рыться в сундуках и однажды стащили у деда Сначука бутылочку с «арданской водой» [1].

И вот наша мама, которая, по мнению Поли, не знала, с какой стороны браться за иголку, объявила себя модисткой. Из парашютов, мешочков из-под пороха, плащ-палаток, распоротых русских и немецких гимнастерок кроила платья, юбки, штаны и рубашки на два села. Из оставшихся лоскутов сочиняла одежду для восьмерых детей нашей землянки. Так что более пестрых рубашек, чем у нас, ни у кого не было.

Как бы рано ни проснулся, а мама при свете коптилки склонилась над машинкой и строчит, строчит, строчит.

Наверное, первые мамины изделия особого восторга у людей не вызывали, но после войны маме заказал штаны-галифе из бостона сам начальник НКВД Алтухов.

А ведь это он арестовал мужа тетки Олянки «за агитацию».

Немцы вошли в наше село летом, когда самые каникулы, и первого сентября школа так и осталась на замке. Наша мама даже не могла представить, как можно оставить детей без школы. Вдвоем с крестной мамой Га лей они отправились в район к бургомистру и попросили разрешения учить детей. Тот разрешил, но потребовал заклеить в учебниках страницы, на которых написано о Сталине и Красной армии. Понятно, наши полицаи вместе со старостой должны за этим проследить.

Собрали учебники, приготовили из муки клей – и за работу. Учительницы вместе со старшими учениками заклеивают, а полицаи – Радько и Плужник – проверяют. Если буквы просвечивают через наклеенную бумагу – ругаются и требуют переклеить.

Так наша Лида и пошла в первый класс с букварем, в котором почти все последние страницы были заклеены. И что интересно: если «Мама мыла раму» Лида читала с большим трудом, то заклеенные страницы о Сталине и Красной армии шпарила без остановки. Если приложить букварь к оконному стеклу, запрещенные для чтения слова немного проглядывали. А как известно, запретный плод сладок. К тому же хотелось узнать и о Сталине, и о Красной армии. Вот и читали.

Но самое интересное не это. Самое интересное то, что всю войну на школе провисел написанный на красной материи плакат: «С Хрущевым – к победе!».

Я помню этот плакат и уже взрослым спросил у мамы: почему никто не сообразил его снять? Ведь генерал-лейтенант Хрущев был членом военного Совета! Работал в одной команде со Сталиным. За такой лозунг могли и расстрелять!

Мама пожала плечами:

– Не знаю. Нам он не мешал. А Радько с Плужником, которые за это отвечали, даже распоряжения бургомистра читали с большим трудом. Куда им разобраться с плакатом? Двоечники, одним словом.

Через какое-то время после того, как открыли школу, полицаи привезли маме напечатанные в самом Берлине книжки на украинском языке. Там ничего не было ни о Красной армии, ни о России, ни о Москве. Зато рядом с портретом великого кобзаря Тараса Шевченко напечатали портрет Гитлера. Да еще и подписали так, словно Гитлер – тоже великий кобзарь.

Были там картинки, как наши колхозники встречают с цветами фашистских солдат, как эти солдаты держат на руках одетых в вышитые сорочки украинских детей и даже катают их на танке.

Только вчера по селу ездила немецкая машина, в кузове которой лежали две женщины. Их расстреляли за то, что не хотели отдать в Неметчину своих дочек. Вот в науку другим и показывали. Мама плакала и в тот же вечер отправила жившую у нас сестру Полю к дедушке в Чапаевку. И после такого мы должны думать, до чего же хорошие эти немцы, и читать их книжки!