Иван Серков - Мы - хлопцы живучие. Повесть

А у меня дело дрянь. Очень широкие голенища. Санька и Смык свои как прижмут, так они на икрах и держатся. А я что ни делаю, все впустую: пройдешь немного - и нет гармошки. Тогда я, как Ленька, сделал отвороты. Поднаряды, правда, у меня не кожаные, по тоже белые, из старой льняной постилки. Издали поглядеть, вид довольно хватский, хоть на вечеринку иди.

Так мы однажды вечером и сделали. Привели в порядок бурки, Санька сдвинул шапку на затылок, я свою - на левое ухо, и айда. Вечер был лунный, с морозцем. В хатах и землянках топили на ночь печки, в неподвижном воздухе белые дымы стояли огромными столбами. Снег под ногами скрипит на всю деревню.

До войны танцы были в церкви - там комсомольцы устроили клуб. Теперь в церкви ни окон, ни дверей, и девчата обычно собираются в чьей-нибудь хате. Договариваются на всю зиму за пуд картошки с каждой. Одним эти пуды родители дают, а другие берут тайком, когда дома нет взрослых. Потанцевать охота, что ты поделаешь? Есть такие, что голодной останется, только дай ей польку оторвать.

А хлопцам - малина. С них хозяева платы не спрашивают. Мы можем повернуться и на другую вечеринку пойти. Их на селе не одна - почти на каждой улице. А ближайшая у старой Язепихи. Туда мы с Санькой и шагаем. Точнее говоря, крадемся, как ночные воры. Не так это просто первый раз на гулянку идти. Мало ли кто увидеть может? Можно учительницу встретить или даже директора. И кто-нибудь из девчонок увидит - на всю школу раззвонит. Сгоришь со стыда. А еще комсомольцы - скажут.

Соседке на глаза попадешься, тоже бабушке в уши вложит. А та не преминет поддеть:

- Что, - скажет, - холостяцкая жизнь надоела?

И еще неизвестно, как на это отец посмотрит.

Словом, много может человек нажить неприятностей, когда он в первый раз идет на вечеринку.

И Санька, пока мы крались вдоль заборов, такую брехульку придумал. Разве мы танцевать идем? Мы идем проверить, нет ли там кого-либо из нашего класса. Нужна нам эта гулянка, как зайцу стоп-сигнал.

У Саньки голова, как сельсовет, всегда что-нибудь придумает. Конечно, проверим и домой. Запасшись такой хитростью, мы довольно смело переступили порог и окинули хату строгими глазами проверяльщиков. Нас тотчас заметили, будто давно дожидались.

- Хлопцы! Холостежь пришла! - крикнул лаптинский Ленька и громко захохотал. Его поддержала какая-то тараторка, кажется, Манька Узварова:

пропела она визгливым голосом, и всем стало еще веселее. А мы стоим, как дурни.

В табачном дыму закопченная лампа, словно месяц в облаках: то потемнеет, то прояснится. Вдоль стен на скамьях и даже на кровати и на лежанке сидят девчата и парни. Все не нашей компании, много старше. Парни дымят цигарками, передают друг другу «сорок», а девчата грызут семечки.

Бусликов Костик, который всего на два года старше нас с Санькой, сидит на самом видном месте. Склонившись головой к самой гармони, он лениво перебирает пальцами пуговки ладов и пиликает что-то безладное. Это уж такой обычай у гармонистов: прежде чем сыграть то, что просят, попиликать вот так себе на ухо, как будто они что-то там слышат особенное, чего другим никогда не услышать. Как говорится, для фасона.

Костик, свесив свой светлый волнистый чуб на меха, фасонил долго. Его уже несколько раз девчата просили сыграть, а он будто и не слышит. И лишь когда перестали просить, неожиданно заиграл сам. Так ему захотелось: он гармонист.

Ну и пошло же веселье, хата заходила ходуном, и сквозь щели в потолке стала сеяться льняная костра. В круг вышла та самая Манька Узварова и, видно, чтобы задобрить Костика, запела, притопывая под музыку:

И тут все девчата одна другой громче подхватили на разные голоса:

Рядом с Костиком незнакомый мне, должно быть, не из нашего села парень залихватски бьет в бубен. От него глаз не оторвать, такие он выделывает фокусы: то ударит ладонью, то косточками сложенных в кулак пальцев, то бубном о локоть, то о колено. При этом голова его то задирается вверх, то клонится набок, словно и к бубну нужно прислушиваться, как к гармони. И весь его вид доказывает; еще и не так могу. Словом, два сапога - пара: что гармонист, что барабанщик.

А между парнями и девчатами началось что-то вроде перестрелки: кто кого в припевках хлеще подденет. На Манькину любовь к гармонисту ответил из круга разудалый басок:

Под музыку парни ведут девчат вперед, потом медленно отступают назад, и вдруг все вместе ка-ак топнут бурками в резиновых бахилах по полу - аж прогибаются лаги и качается лампа, а потом подхватят девчат и давай вихрем кружиться в одну сторону; гикнут, аж печь подскочит, - и в другую. На печи дремлет старая Язепиха и каждый раз, когда парни бьют ногами по скрипучим половицам, показывая свою силу и удаль, испуганно вскидывает голову и бормочет себе под нос:

- Развалят хату, анчихристы.

Девчата раскраснелись. Манька, шустрая, подвижная, так вьется перед своим «миленком», что юбка надувается парашютом.

По сравнению с девчатами парней маловато: с войны не вернулись. Но хоть их и мало, а поддаваться не хотят. Тот самый задиристый басок не остался в долгу:

Костик свел меха. Перед ним тотчас раскрылось несколько самодельных алюминиевых портсигаров с табаком и папиросами. Поглядел он, где потолще, и взял. «Гвоздиков» Костик не курит.

Посидели мы еще малость, да и домой пора. На первый раз хватит. Только я за щеколду взялся, а вдогонку нам новая припевка:

Все грохнули хохотом, а мы насупились и вышли. Нам было обидно. Пусть без нас гуляют, раз они такие. Просить будут - не пойдем. Не видали мы их танцев! Счастье великое - ногами дрыгать да глотку драть припевками.

И правда, в ту зиму к Язепихе мы больше не ходили. Бурки в гармошку собирали, напускали брюки на голенища, шапки носили так, чтобы только-только на голове держались, а на гулянки - ни ногой.

И вот наступило лето. Вечеринки перебрались из хат на улицу. Теперь возле каждого двора клуб, лишь бы ровное место для танцев и лавочка для гармониста. И, конечно, самое лучшее место - это деревянный мост на шоссе. Такую сербиянку можно оторвать на дощатом настиле - на все село будет слышно. Только грузовики иной раз мешают: приходится уступать им дорогу.