Робби Макнивен - Песнь для заблудших

Уликс споткнулся на Сорок третьем катехизисе Благословенного Всепрощения. До этого мальчик справился с псалмами Имперской Истины, зачинами святого Озбадье, Первым и Вторым гимнами безгрешности, но слова катехизиса выскользнули у него из памяти. Осекшись, паренек умолк и запаниковал, из-за чего постные фразы на высоком готике уплыли ещё дальше. Епископ Изайя только и ждал этого секундного замешательства.

— Если ты не можешь даже выговорить хвалу Богу-Императору, как ты собираешься петь её? — прогремел сгорбленный старик, и послушнику на щеку попали капельки слюны. Тот отпрянул, и наставник помрачнел ещё сильнее.

— Мальчишка, сильнее, чем нехватку веры, Он презирает только нехватку храбрости. Вытяни руку.

Уликс бездумно застыл на месте. Схватив его за руку, Изайя прижал её к холодному камню кафедры между ними. Лицо епископа застыло в гримасе фанатичного безумия.

— «Мы должны верить лишь в Бога-Императора, Его-на-Земле, Отца Человечества…» — будто решив жестоко подшутить над пареньком, слова всплыли у него в памяти одновременно с тем, как наставник занес указку. Впрочем, старик уже не слушал: розга с жутким треском хлестнула по обнаженному предплечью Уликса, и его крик эхом отразился от сводчатого потолка скриптория.

— Твоя гниль уже коснулась Матиаса! — злобно произнес Изайя перед вторым ударом. — Он просто онемел. Я не дам тебе погубить остальных моих новичков. Боль принесет тебе искупление.

Мальчик не ответил, только плотно зажмурился, изо всех сил стараясь не заплакать. Видя подобную непокорность, епископ взбесился пуще прежнего. Когда наказание закончилось, бледная рука Уликса покрылась сеткой алых рубцов.

— Никакой еды до конца недели, — прошипел наставник, тяжело дыша от усталости. — Вернешься завтра, к трем ударам колокола, и попробуешь снова. Если я не услышу восхваления, достойного этой священной базилики, то сломаю или тебя, или эту указку. Что-то да треснет. Теперь пошел вон.

Паренек бросился бежать. Глаза ему застилали слезы ярости, и по высоким коридорам базилики Гимея Юстикара разносились отголоски приглушенных всхлипываний. Когда он добрался до общей спальни, там было темно: остальные певчие уже свернулись в спальных нишах. Только люмен-свечка самого Уликса ещё горела, в её мерцающем сиянии едва виднелись неровные стены из голого камня и широкие плиты пола.

Стараясь не плакать, мальчик залез на свое место. Напротив, через проход, располагалась ниша Матиаса; люмен рядом с ней был погашен, сам сосед повернулся спиной, но по его напряженной позе было понятно, что он не спит. Уликс знал, о чем думает другой певчий, почти слышал, как тот молит его задуть свечу. Матиас ненавидел сестру и её посещения.

Но Уликсу было наплевать. Паренек знал, что она придет к нему, что она поможет ему.

Ночь тянулась дальше. Избитый мальчик сжал предплечье, пытаясь унять боль. Матиас, хоть и не поворачивался, явно начал трястись. Закрыв глаза, Уликс начал безмолвно произносить молитву — ту, которой сестра научила его в глубоком мраке.

— Госпожа Страданий, Господин Наслаждений, услышь, как плачет твое дитя…

Тогда-то певчий и услышал его — тихий стук сандалий по камню, приближающийся через галереи. Шаги остановились у арочного прохода в спальню, и на нишу Уликса упала тень. Паренек поднял глаза.

— Добрый вечер, младший братик, — произнесла сестра д’Фей.

— Я знал, что ты придешь… — начал было мальчик, но темноглазая девушка остановила его мягкой улыбкой. Высокая и худощавая в свой двадцать один стандартный терранский год, она носила длинную черную рясу, оттенявшую черты бледного лица. Уликс, пусть слабо разбиравшийся в девчонках, считал её прекрасной. Уж точно прекраснее сморщенной пожилой матроны, сестры Ребокки, или толстой, покрытой шрамами старухи, которая дважды в день кормила послушников.

Обязанностью д’Фей было обходить спальные помещения базилики во время ночного цикла и проверять, что все люмены потушены до первого удара колокола. Уликс давно сообразил, что свечка, оставленная зажженной, обеспечит появление сестры.

— Молился ли ты, младший братик? — низким и ласковым голосом спросила она. Мальчик истово кивнул, но тут же посмотрел себе на руку. Заметив алеющие рубцы, д’Фей с озабоченным лицом присела на край ниши.

— Это епископ с тобой сделал?

— Я забыл Сорок третий катехизис Благословленного Всепрощения, — ответил Уликс. — «Мы должны верить лишь в Бога-Императора, Его-на-…»

— Да, да, — оборвала его сестра и вновь улыбнулась. — Иногда, младший братик, случаются вещи, которые причиняют нам боль. Очень важно не позволить ей взять верх над нами, даже если мука кажется нескончаемой, как от этих ран. Нужно научиться использовать её себе во благо.

Кончики тонких пальцев коснулись руки мальчика, и жжение сменилось чудесной бесчувственностью. Уликс облегченно улыбнулся.

— Нужны молитвы, — вновь произнесла д’Фей. — Я научила тебя таким, что помогают защитить разум от подобных вещей.

— Если я повторю их наизусть, ты споешь для меня? — с надеждой спросил паренек.

— Конечно, младший братик, — ответила сестра, и Уликс без запинки прошептал ей все шесть. Когда он закончил, д’Фей тихо поаплодировала от удовольствия.

— Положи голову мне на колени, — сказала девушка. — Позволь сну овладеть тобой.

Мальчик лег, закрыл глаза, и сестра начала петь. Слова были теплыми и мягкими, и, хотя их значение ускользало от засыпающего Уликса, ощущение безопасности и уюта не покидало его. Не прошло и минуты, как он уже дремал, забыв о невзгодах. Д’Фей продолжала тихонько напевать, улыбаясь самой себе. Её черные глаза блестели в одиноком сиянии последней люмен-свечи.

Напротив, через проход, послушник Матиас лежал с широко раскрытыми глазами и трясся от ужаса.

На Сарнаксе шел сезон Огня, и Ангелы Экстаза пребывали в отличном настроении. Взбираясь по извилистой тропе на склонах горы Туккуа, они пели, выставив на максимум громкость вокс-решеток и какофонических бластеров. Джунгли вокруг них — раскидистые ветви и лианы, окрасившиеся в ржаво-золотой и мясницки-алый цвета после ежегодного выпадения пыли из южных пустынь — содрогались от шумной поступи военной банды. Порой кто-нибудь из падших Ангелов, забывшись в непознаваемо сложных ритмах восхвалений, расстреливал деревья из звукового оружия. Дисгармоничный визг разрывал листья в клочки и разносил стволы в щепки, а его эхо уносилось куда-то вдоль дороги.

Один из воинов не пел. Уликс Очарованный, некогда магистр ордена Сынов Ультуны, а ныне лорд Хаоса Ангелов Экстаза и чемпион Слаанеш, не пел никогда. Это стало бы, в лучшем случае, недостойным отвлечением, в худшем — предательством. Уж точно чем-то более омерзительным, чем все деяния, совершенные им против Империума труполюбов на протяжении веков, с тех пор, как Уликс вступил в ряды Адептус Астартес и его орден сошел с гибельного пути Ложного Императора.