Ванда Василевская - Том 6. Бартош-Гловацкий. Повести о детях. Рассказы. Воспоминания

На опушке леса темнеет болото. За болотом — холмы, поля. Солнечный, погожий день. Как будто ничего не случилось, как будто существуют только лес да поля, где расцветают фиолетовые колокольчики и золотятся дозревающие на солнце хлеба.

Но лес изрыт линией окопов, из амбразур дота глядят стволы противотанковых орудий. В хлебах осторожно ползут гитлеровцы. Тишину раскалывает грохот орудийного выстрела. Высоко над нами, над лесом, над окопами слышен шум, точно проносится, трепеща крыльями, стая птиц. И грохот разрыва. Справа стрекочет пулемет. Птицы утихают. Сейчас суровым голосом разговаривает война.

В окопе — бойцы. Разные лица, разные глаза, то светлые, то темные, — из Марийской АССР, из Вологды, из Киева. Здесь, в одном узком окопе, особенно наглядна дружба народов Советского Союза, братство, связывающее людей, несмотря на различие языков, несмотря на то, что у каждого из них его родимое село или родимый город выглядит совершенно по-иному. Их объединил единый труд, единая дорога, единое красное знамя. Сейчас их братство навеки скрепляется кровью, вместе проливаемой ради блага единой великой отчизны.

Под касками — спокойные молодые лица. Люди знают, зачем они здесь, знают, ради чего они здесь. Там, впереди, враг; здесь, позади, родная земля. Вьется узкий окоп — граница, установленная твердо и нерушимо. Как неприступная крепость, высится дот на опушке леса. В окопе залегли люди — верные стражи советской земли.

У противотанковой пушки на минуту задерживаемся. Командир показывает трофей: железный крест, снятый с груди убитого офицера. Беру в руки гитлеровскую награду. Черная эмаль, серебряный ободок. На черной эмали дата: «1939 год». На одно мгновенье исчезают и лес и окоп, и я не слышу уже грохота артиллерийских залпов, раскатистым эхом проносящихся над нами. Багровый отблеск сверкает на черной эмали креста. Не отблеск ли это пожаров польских сел и городов? Не отблеск ли крови тех, кто пал на польской земле, — крови истерзанных женщин, убитых детей, сотен и тысяч замученных?

1939 год… За какие же это «героические дела» 1939 года получил гитлеровский офицер свою награду? 1939 год — железный крест «за заслуги в разгроме Польши».

За что получил он свой железный крест? За Варшаву в руинах, за уничтоженные, дотла сожженные села? С 1939 года спокойно носил свою награду гитлеровский офицер, он прошел с ней далекие земли; в черной эмали креста отражались зарева пожаров Бельгии, Франции, Голландии, Норвегии. На черный крест смотрели испуганные глаза бельгийских, норвежских, французских, голландских детей. Надменно, высокомерно проносил на своей груди железный крест гитлеровский офицер, проходя победителем по городам и селам, через покоренные страны. Но вот судьба и приказ занесли его сюда, на украинскую землю. И довелось ему расстаться и с жизнью и с крестом. Рука командира сняла с вражеского офицера награду — черный эмалевый крест с серебряным ободком, свидетельство, что его владелец добросовестно исполнял свои обязанности разбойника.

Командир Красной Армии, быть может, даже не обратил внимания на дату, начертанную на кресте. Для него это было не так важно. А какой глубокий смысл заключается для меня в этом мертвом кусочке металла! Ведь этот командир Красной Армии явился мстителем за пролитую кровь; сражаясь за свою землю, он борется за всех угнетенных и порабощенных. Он борется за порабощенную, закованную в цепи польскую, бельгийскую, французскую землю, он является рыцарем народов, рыцарем культуры, ее защитником и освободителем.

Я думаю о минутах, пережитых без малого два года назад, в 1939 году в Польше, когда Гитлер начинал свой разбойничий поход, и одновременно — о той минуте, когда этот поход закончится неизбежным поражением.

Символом опустошительного похода фашистов служит для меня этот черный крест с роковой датой. Символом поражения, которое неизбежно ожидает фашизм, служит то, что этот черный крест оказался в руках командира Красной Армии.

Над лесом снова проносится грохот артиллерийского залпа. Далеко на горизонте белый дымок разрыва. Люди в окопах смотрят через болота на дозревающие хлеба.

— Нужно будет прочесать эту рожь! — спокойно роняет командир и прячет в карман трофейный крест.

«Прочесывают» рожь с тем же самым спокойствием, с каким только что разговаривали с нами. Окопы, доты, артиллерийские гнезда дышат уверенностью в победе. Лица бойцов и командиров дышат глубокой и полной уверенностью: что бы ни случилось, сколько бы ни пришлось пережить и пройти, сколько бы ни грозила смерть — все-таки мы, и только мы победим!

Каждый день вписывает в историю новые страницы героизма. У обыкновенных людей вырастают за плечами крылья из вихря и пламени. Юноша вырастает в великана, старая крестьянка становится рыцарским видением. Нет сейчас места на нашей земле, где бы не проявлялась великолепная человечность, величайшая красота сердца, сверкающая великими героическими подвигами, о которых сообщают газетные сводки и радиопередачи, и другими подвигами, которые не горят огнем и кровью, не взрываются взвивающейся к небу цветной ракетой, в которых столько же мужества, самоотверженности, столько же глубочайшей любви, по сравнению с которой собственная жизнь кажется незначительной, как пылинка, мимоходом стряхиваемая рукой.

Особую страницу в историю героизма впишут дети.

Все равно, какую фамилию носил этот двенадцатилетний мальчик, как его звали. Таких, как он, теперь множество. Я пишу именно о нем потому, что как раз его историю, простую и потрясающую, рассказал мне очевидец.

Уже гудят по дороге вражеские танки. Вот-вот покажутся у околицы стальные каски. Старая украинская деревня, еще хорошо помнящая борьбу с немцами двадцать с лишком лет назад. Поблизости лес — можно забиться в зеленую чащу, притаиться, оттуда нападать на вражеские части.

Все мужчины уходят в лес. На лошадей — и айда! На дороге пыль. И в облаке пыли бежит за верховыми двенадцатилетний мальчик. Партизаны уходят, оставляют его в деревне.

Детские руки хватаются за стремена, дрожащие пальцы цепляются за конские гривы. Но как взять с собой в лес двенадцатилетнего, на опасности, на борьбу не на жизнь, а на смерть, в которой нужны мужские силы и мужская выдержка?

И все же жаль этого мальца, который, обливаясь слезами, бежит за лошадью, отчаянно цепляясь за стремена. Детское сердце болезненно ранено: его не признали достойным партизанских рядов, не признали достойным взять в руки оружие. А он чувствует, всей душой чувствует, что и он может так же, как другие. И он хочет быть таким, как другие. Лошади бегут все быстрей. Босые ноги не поспевают по запыленной дороге. В голосе отчаяние.