Ванда Василевская - Том 6. Бартош-Гловацкий. Повести о детях. Рассказы. Воспоминания

Деревня Хушин. Наши запасы уже на исходе. Надо их пополнить.

На берегу возятся ребята, сталкивают в воду громоздкую лодку. Спрашиваем, есть ли в деревне лавка. Молча указывают направление.

— Хлеб есть?

Стоящий у прилавка человек отрицательно качает головой, подозрительно присматривается к нам.

— Колбаса?

Снова отрицательное движение. Нет, ничего нет у них. Ни папирос, ни мыла, ни сала. Все то же покачивание головой в знак отрицания и внимательный, неприязненный взгляд.

— А где у вас тут колодец? Хотим воды набрать.

Нет, колодца тоже нет. Во всей деревне нет колодца, только тинистая, нагретая солнцем вода Турьи.

Выходим из лавки. Тут же рядом колодезный журавель, колодец полон чистой родниковой воды.

Мы с мужем переглядываемся. Ну да, ну да. Мы ведь поляки на украинской земле. Кто знает, о чем думал стоявший за прилавком человек, какие воспоминания возникли в его памяти при звуке польской речи, кто знает, какой страшный счет обид и горя лег между нами…

Пылают под золотым солнцем воды Турьи. Чуть заметный ветер напевает в камышах монотонную мелодию. На стеблях виснут маленькие рыжие птички, виснут вниз головками, щебечут что-то забавно, по-детски торопливо. С шумом сквозь густые заросли протискивается байдарка.

А вот и еще деревня. Серый болотистый берег. Тощие, длинноногие, поросшие темной щетиной свиньи возятся в грязи. Они больше похожи на дикобразов, чем на свиней.

Молодая женщина помогает нам вытащить байдарку на берег.

— Переночевать? Почему нет? Сена только мало в овине…

Ничего, переночуем как-нибудь и на маленькой охапке. Направляемся к дому.

Просторная изба. Муж молодой женщины, брат, еще какие-то родственники. Полно народу. На печке лежит больная старушка. В люльке, подвешенной к потолку, грудной ребенок. Дети разглядывают нас с удивлением. Маленький Петро вскарабкался на скамью и внимательно рассматривает наши дорожные богатства.

— Мамо, купите мне такую ложку?

— Куплю, куплю, сыночек, — отвечает женщина.

— Мамо, и такой нож купите?

— Куплю, куплю, сыночек.

Малыш смотрит на нас торжествующе, чтобы мы невзначай не подумали, что им так уж плохо, чтобы не стали жалеть их. Нищета выглядывает из каждого угла. Сколько человеческого достоинства в этом ребенке, сколько бессознательной гордости в маленьком человечке, одетом в холщовую рубашонку, из-под которой виден голый животик…

Выходим во двор. Медленно, в молчании, собираются мужики. Садятся на бревна, сложенные перед домом. Молчаливая, серая группка. Внимательно присматриваются к нам. Пытаемся завязать разговор.

— Что это у вас нигде садов не видать?

— Не родит эта земля… Сплошь болото, а где посуше — там пески…

— Молока достать у вас можно?

Загадочно переглядываются.

— Э, где там у нас молоко!

— Капусту сажаете?

— Не родится у нас капуста…

Разговор не клеится. Печальные, утомленные лица. Печальная, вся какая-то замученная, серая деревня. Она тонет в грязи скверных дорог. Хаты разваливаются. Молчат изнуренные люди.

Перевязываю мужику порезанную косой ногу. Большая гнойная рана. Разворачиваю грязные тряпки. Ни кусочка полотна в избе нет. К счастью, у нас с собой бинты. Вычищаю края раны, смазываю иодом, бинтую. Не поморщившись, мужик терпеливо переносит эту операцию.

Вечером старушка, лежавшая на печи, робко начинает свою повесть. Вот лежит-лежит, и смерть о ней позабыла. А как хотелось бы умереть, наконец умереть… Хватит этой жизни, ох хватит…

Подавленные, усталые, выбираемся из смрада и тоски этой избы к реке. Сверкает звездная ночь, таинственно перемигиваются звезды в поблескивающей воде. Ночь, полная запахов, перекликается тысячами голосов.

У моста кто-то насвистывает песенку. Молодой техник, работающий на постройке моста.

— Ну и деревню выбрали вы для ночлега.

— А чем вам деревня не нравится?

— Да, деревня… Ведь здесь ни одной избы не найдешь, чтобы кто-нибудь не сидел в тюрьме! Мужики, бабы — все. Один староста не сидел.

— За что же это?

Техник швыряет камешки в неподвижную воду.

— За что? За воровство, наверно, или за бандитизм…

Идем в овин. Сквозь щели в крыше виднеются звезды. Над деревней плывет полная ароматов, звенящая тысячами голосов июньская ночь.

Много времени спустя один еврей из местечка на реке Мухавец сказал нам:

— Бузаки? Щитынь? Да вы ведь ехали по следам «пацификации»… [11]

Теперь мы все поняли. Угрюмая, забитая деревня, бледные лица, дома без зелени, без садов, пустые хлевы, зияющие дырами соломенные крыши. Три года назад здесь свирепствовал террор в самых страшных своих проявлениях. Резали скот, вырубали фруктовые деревья, срывали солому с крыш, сжигали хлеб, избивали людей, толпами гнали их в тюрьмы. Ураган ужасов пронесся над тихими, прикорнувшими над рекой Бузаками. Ничего удивительного, что и три года спустя после «умиротворения» печать пережитого лежала на людях, на деревне.

А нам никто не сказал ни словечка. И только в соседних уездах узнали мы множество подробностей.

— Да, да, уезд Камень-Коширский. Это там три года тому назад восстали крестьяне…

— Под Каменем-Коширским… Сколько тогда народу погибло… Боже праведный, как жестоко карали народ…

— В том уезде полиция особые права имеет…

— Какие это особые права?

— Ну, по этой… пацификации… Там она может стрелять и бить когда вздумается. Их уже три года бьют, бьют, и ничего до сей поры не выбили…

Река Стоход течет среди зеленых ольховых лесов, и вода в реке зеленая, а над стремительной волной склоняются листья папоротника и лиловые лесные колокольчики. Быстро несется байдарка по зеленой воде, под зеленой тенью деревьев. Сверкает тысячами красок, переливается радугой всех цветов жаркий июль.

В хате у реки нас принимает безрукий, рослый мужик. Долго разговариваем вечером, сидя на лавке в избе. А поговорить есть о чем.

Рядом, тут же неподалеку, великолепный парк. Огромный дворец прячется среди вековых деревьев. На каждом дереве гнезда грачей. Сотни, сотни гнезд. Графиня живет в Варшаве, здесь только управляющий. Весной, когда крестьяне бросают тощее зерно в пашню, из графского парка налетают на крестьянские поля черные тучи грачей. Крепкие клювы раскидывают мелко вспаханную, плохо взбороненную землю. Тысячи грачей уничтожают зерно на крестьянских полях прежде, чем оно даст всходы.

— Грачей ведь можно уничтожить.

— Не позволяет пани графиня. Она обожает пташек…

— Но ведь и ее хлеб уничтожается.

Безрукий мужик качает головой.

— Н-е-е… у нее сеялкой сеют, глубоко заделывают семена. Это только наше… Ходили мы к управляющему, неплохой человек, но что же… Не даст птиц тронуть пани графиня, а с каждым годом их все больше…