Пенелопа Лайвли - Призрак Томаса Кемпе. Чтоб не распалось время

В аптеке было много народа. Пришлось подождать. Мимо окон, шагая между отцом и матерью, прошел Саймон, одетый во все чистое, — значит, в гости к родственникам. Бедняга Саймон! Джеймс замахал руками, чтобы привлечь его внимание, и попытался мимикой выразить сочувствие и что, мол, увидимся завтра, когда все будет позади. Саймона увели прежде, чем он успел ответить.

— Может быть, вы уже кончили? — сказала из-за прилавка строгая аптекарша. — Я жду.

— О, извините! — сказал Джеймс. — Мама просит изготовить вот это. — Он извлек из кармана рецепт.

Аптекарша заглянула в него. Потом нахмурилась и всмотрелась более внимательно.

— Тут кто-то дурачился, — сказала она. — Я не могу принять рецепт в таком виде.

— Позвольте взглянуть, — сказал Джеймс.

Она вернула ему рецепт. Вверху аккуратным почерком доктора Ларкина было написано: Mist. Pect., Inf., Tinct. Ipecac, m. II, сиропа морского лука, m. V, толутанского бальзама m. V. По одной чайной ложке два раза в день. Это означало: микстура от кашля. Но кто-то перечеркнул все это фломастером жирной синей чертой, а ниже написал тем же неразборчивым старинным почерком, что был на доске:

«Взять листьевъ медуницы (это трава Юпитера) и сварить сиропъ, что весьма облегчаетъ кашель.

Советую также произнѣсть надъ больнымъ дитятею заговорные слова».

Джеймс ошеломленно читал.

— У вас в доме завелся шутник, — сказала аптекарша, неодобрительно взглянув на него. — Следующий, пожалуйста.

Джеймс вышел из аптеки, все еще разглядывая рецепт. Происшествие с доской могло все-таки иметь какое-нибудь объяснение. Здесь же было нечто совершенно другое. О том, что рецепты хранятся в старом черном чайнике, знало всего четыре человека: отец, мать, Эллен и он сам. Но нельзя было вообразить, чтобы родители стали писать на таком важном документе как рецепт даже ради шутки. Не стала бы также и Эллен, которая к своему здоровью относится с исключительной серьезностью. Остается…

«Остаюсь я, — подумал Джеймс. — А я этого не делал…» И он пошел домой очень медленным шагом.

На углу своей улицы он остановился. Положение аховое, и деться некуда. Если показать рецепт матери, она несомненно сделает тот же вывод, что и он. Но она-то не знает, что он все-таки тут ни при чем.

«Беда в том, — думал он, — что я как раз тот мальчишка, который может такое сделать. И она это знает. Потому что я иногда уже проделывал подобное».

О черт!

Всю дорогу до дому он мучился вопросом: КАК ему быть? Тут же всплывал и другой вопрос: КТО это сделал? В этом он решил разобраться до конца. Похоже, что кто-то ему пакостит. Ну, а он этого так не оставит, о нет!

Он перевел дух и вошел на кухню, где мать что-то сбивала в миске деревянной ложкой и тихонько напевала про себя. Спасибо, что хотя бы Эллен при этом не будет.

Спустя четверть часа он сидел на своей кровати, обиженный и негодующий. Мать не поверила ему. Потому что, говорила она — и, надо признать, не без основания, — кто же еще? И чем пламеннее и правдивее были его слова, тем больше он краснел и выглядел лжецом. Какая несправедливость! Да, жестокая несправедливость! Не обидно — ну, скажем, не очень обидно, — когда тебя распекают и наказывают за то, что ты действительно натворил; но если за то, чего ты не делал… Кипя от ярости, он решил дознаться, кто этот мерзавец, хотя бы ценой жизни. Носками своих парусиновых туфель он зарылся в коврик возле кровати. Так много обещавший субботний день лежал перед ним в развалинах. В наказание он должен провести его, разбирая, вместе с матерью, старый сарайчик позади коттеджа. После того как наведет порядок у себя.

Тим все это время кружил по комнате, вздыбив шерсть на хребте темной полосой, совсем как он делал это в саду, возле колодца. Потом он вдруг сел напротив стола, за которым Джеймс делал уроки, и залаял.

— Замолчи, — сказал Джеймс. — Никаких крыс здесь нет.

Тим постучал по полу своим коротким хвостом. Потом оскалился и зарычал.

— Хватит! — крикнул раздраженно Джеймс. Он стал застилать постель. Пижаму свернул в комок и засунул под подушку. Сверху постлал и пригладил покрывало, скрыв все остальные непорядки. Разглядеть обман мог только опытный глаз, и можно было надеяться, что до вечера мать сюда не заглянет. Потом Джеймс прошелся по комнате, подбирая все, что валялось на полу, и складывая в стопки где-нибудь на другом месте. Лучший способ показать, что в комнате порядок. Пока он это делал, со стола скатилась ручка, из открытого окна подуло, и над столом вспорхнули листки бумаги. Интересно, как он может держать комнату в порядке, если предметы двигаются сами по себе?

Он поднял упавшую ручку — свой лучший красный фломастер. Было похоже, что им поработали. И тут что-то бросилось ему в глаза. Лист бумаги, лежавший поверх тетради с заданиями, был исписан красным фломастером. Но не его почерком. Он взял листок в руки. В нем было что-то ужасно знакомое. Неужели опять?

А написано было вот что:

«Скажи родителю: чтобы найти укравшего трубку, берутъ сито, подвѣшиваютъ его къ ножницамъ, и стоитъ назвать имя вора, какъ ножницы повернутся. А еще можно с помощью кристадда. Къ великому моему неудовольствiю, вижу, что многiе въ городѣ взялись за мое дѣло, сулятъ найти воровъ и врачевать берутся. И в самомъ домѣ семь есть ашина, указующая, будетъ ли днеь солнечнымъ. Такъ что дѣл у насъ с тобой будетъ много».

Внизу страницы была сердитая приписка:

«А гусиное перо твое никуда не годится».

Джеймс присел на кровать, потому что ноги у него внезапно ослабели. Он трижды прочел написанное. Тим между тем уснул в полоске солнечного света, лежавшей на полу. А Джеймс крепко задумался и пришел к некоторым выводам. А именно, что утром, когда он встал, послания не было, что оно написано позже, но не отцом, не Эллен, потому что оба они спустились вниз раньше него и ушли из дома, не поднявшись еще раз в спальни.

Так что или его мать разыгрывает над ним затейливую шутку — такую затейливую, что для этого ей надо было бы совершенно сойти с ума, — или в доме побывал кто-то еще. От этой мысли стало немного жутко.

И еще: Тим, который стал теперь лаять в пустоту; и стуки в комнате, где никого нет.

Джеймс тщательно сложил листок и спрятал его в бумажник, где хранил различные важные вещи вроде старых программ, входных билетов и свидетельств из школы плавания. Потом он сошел вниз в глубокой задумчивости.