Михаил Штительман - Повесть о детстве (Художник Р. Гершаник)

Сема покорно выполнял приказание.

В кухню забегал племянник хозяина Мордх. Раздувая ноздри, он говорил:

— Хорошо пахнет. Кажется, сегодня борщ?.. А что ты делаешь, Семка? Ты хочешь заработать гривенник?

— Хочу, — недоуменно отвечал Сема.

— Хочешь? — повторял Мордх, — Очень хорошо! — И, повертев перед Семиным носом монеткой, швырял ее на пол.

Сема оглядывался по сторонам и лез на четвереньках доставать монетку. Запыленный, измазанный сажей, усталый, он поднимался с монеткой в руках.

— Нашел-таки! Молодец! — кричал Мордх. — Теперь дай монетку сюда… Так. Теперь повернись… Так. Теперь гуляй! — И, ударив Сему коленом в зад, он весело смеялся: — Потеха с этими детьми! Ой, одна потеха!

Но Сема не видал в этих шутках ничего хорошего. В бессильной злобе сжимал он кулаки, не зная, кому пожаловаться. Однажды, осмелившись, Сема рассказал обо всем старшему приказчику Магазаника, Майору, — человеку с рассеченной губой и ленивыми, как у кошки, глазами.

— Ты жалуешься! — Он укоризненно покачал головой. — Тебя пустили в дом как своего, а ты жалуешься. Ты же знаешь, что здесь нет ни одного чужого. Так скажи спасибо за это!

И больше Сема никому не жаловался.

Домой он приходил ночевать, усталый и сердитый. Но, видя бабушку, склонившуюся над постелью деда, старался быть веселым и придумывал даже всякие небылицы о том, как хвалил его хозяин и чем кормили сегодня в обед. Он перечислял вкусные, недоступные ему блюда, рассказывал, какой жирный, желтый бульон с клецками подавали к столу, и бабушка верила и улыбалась.

С каждым днем служба становилась труднее; он хотел узнать, что такое сарпинка, нансук, мадаполам, чесуча — эти слова повторялись часто в лавке, — но его гнали во двор, в кухню или на базар.

Каждый в этом большом сумасшедшем доме мог на него прикрикнуть. И Сема стонал от злобы.

Важный и молчаливый хозяин, которому все говорили почтительно «вы», редко показывался в лавке. У него были большие дела в других местах: он диктовал письма в Лодзь, в Варшаву, — оттуда к ярмарке присылали партии знаменитого сукна. Он советовался, запершись в комнате, куда лучше поместить деньги. Иногда он играл в шахматы, но все боялись у него выигрывать. Изредка к Магазанику приходили бедняки за помощью на лекарство. Он состоял членом благотворительного общества и однажды даже был шафером на свадьбе одной бедной девицы, дочери заготовщика.

Магазаника Сема видел лишь во время обеда. В доме был заведен порядок — все обедали вместе. Это была дань родству, дань крови. В пятом часу в большую светлую столовую собирались люди Магазаника. Они садились за длинный стол и ждали. Каждый знал свое место. Половина стола была покрыта белой тяжелой скатертью, половила — желтой клеенкой. За второй половиной сидел Сема вместе со всеми родственниками. За первой — господин Магазаник, его слепая мать, жена, две дочери и сын Нюня, гимназист лет четырнадцати, который говорил только по-русски и поэтому открыто презирал всех окружающих.

Обед не начинали, пока пустовало кресло в центре стола. «Сам» выходил ровно в пять, и все облегченно вздыхали, увиден его: ожидание кончалось — наступал обед. Магазаник ел медленно, тщательно разжевывая, причмокивая и кряхтя. Он любил поесть и ел молча. Так же, как в первый вечер, его желания и приказы выражались отрывистым «цы!». Никто не смеялся — видимо, успели привыкнуть к странностям хозяина и даже, подобно Фрайману, старались подражать ему.

Выйдя к столу, Сема с удивлением заметил, что на первую половину подавалось одно, а на вторую — другое. На белой скатерти стояла чашка с жирным, пахучим бульоном, на клеенке — большая кастрюля с борщом из старой капусты. Все ели усердно, тарелки вытирались комочком хлеба — до блеска. Лица были угрюмые и сосредоточенные.

На другой, на третий день повторялось то же самое. «Там» ели жаркое с чесноком, с жирными кусками мяса; «тут» — жареный картофель и студень, липкий и серый. Сема отважился и шепотом спросил у Нахмана:

— Что это такое?

Нахман ответил ему:

— Ты думаешь, я все время буду здесь сидеть? Я еще там тоже посижу!

Но ответ этот ничего не объяснил Семе, и после обеда, когда все торопливо выходили из комнаты, он подошел к хозяину и повторил свой вопрос. Магазаник насмешливо взглянул на него и, вытащив из жилета зубочистку, ответил:

— Ты еще мал, чтобы понять. Во всем мире есть две стороны стола. Одни сидят там, — он показал пальцем на клеенку, — другие — тут. Нужно стараться перейти с той стороны, но это не так легко. Многие считали бы за счастье попасть хоть туда. — И он опять показал на клеенку.

Сема ушел на кухню и, помогая кухарке вытирать тарелки, недоуменно твердил про себя: «Две стороны стола! Две стороны стола!..» Было тягостно и тоскливо. Хотелось поскорее уйти из этого дома с его путаницей и загадками. Неожиданно Фрайман пришел Семе на помощь. Он предложил мальчику попытать счастья в другом месте: это входило в планы предприимчивого маклера.

Фрайман ходит по комнате и что-то оживленно доказывает бабушке.

— Вы же понимаете, — говорит он, — я вам не враг, пусть бог накажет моих детей, если я вам желаю что-нибудь плохое. Но, когда сажаешь цветок, хочешь, чтоб он расцвел лучше. Сема уже понюхал кусочек мануфактуры — хорошо! Но я иду и думаю: «А что, если ему пойти — как раз наоборот — по обувному делу?» Это же будущее! — И он гордо взмахнул рукой. — Будущее!

— Ой, господин Фрайман, если бы вы знали, как я вам благодарна! Я даже не знаю, что бы мы делали без вас! — взволнованно говорит бабушка.

Но Фрайман не унимается:

— Будущее! Они же сейчас работают на оборону. Ой, что вы понимаете!.. — Он многозначительно поднял кверху указательный палец. — Крестьянский ботинок! Во всех станицах Дона знают обувь Гозмана. И потом Гозман — это же не Магазаник, это европеец. Он же из пыли делает деньги — и как красиво! Аржан контан. Ни одного векселя… И сколько я себе ни морочу голову — лучше этого для вашего Семы ничего нет.

— Дай вам бог здоровья, господин Фрайман. Мальчик уж вас никогда не забудет. А как же мы рассчитаемся? — спрашивает бабушка.

— Ну, кто об этом говорит, — обиженно заявляет Фрайман, и манишка вылезает из его пиджака. — На тех же началах: за первые две недели получу я. Вы же понимаете — больше я с вас не возьму.

Бабушка растроганно благодарит Фраймана и зовет Сему.

— Ну-ка, посмотри на меня, — говорит ему Фрайман. — Мы сделаем из тебя настоящего обувщика. Ты хочешь быть обувщиком?

Сема молчит: ему неприятна горячность Фраймана.

— Ты молчишь, потому что ты молод. — Ты еще не знаешь, что значит обувщик. Думаешь, я зря забрал тебя от Магазаника? Я все время крутил себе мозги, где бы лучше тебя пристроить. Но это, кажется, самое лучшее. Завтра же мы с тобой пойдем.