Анна Вербовская - Концерт для баяна с барабаном

— Ах, ты так? Так? — хором завизжали девчонки, готовые растерзать Витьку в клочки.

Тумаки посыпались со всех сторон сразу. Витька оборонялся уже руками и ногами. Затравленно, словно попавший в ловушку зверёныш, сверкал глазами и пятился от нападавших в сторону гардероба.

Витьке уже почти удалось прорвать кольцо оцепления. Опасаясь его твёрдых острых кулачков, девчонки понемногу начали расступаться. Вдруг Витька оказался спиной ко мне…

Не знаю, как это произошло.

Я занесла свой красный дерматиновый ранец над Витькой. И опустила ему на спину, Потом ещё раз. И ещё. И ещё. Я колотила его исступлённо и самозабвенно, пытаясь отомстить за все обиды, которые он нанёс моим школьным подругам.

Витька даже не сопротивлялся. Один раз бросил взгляд в мою сторону. А потом стоял, не шелохнувшись, только голову втянул в плечи. И вздрагивал от каждого моего удара.

С тех пор прошло много лет. Витька Белов ушёл от нас после восьмого класса. Где-то учился. Кажется, в ПТУ.

Потом я случайно увидела его за рулём пассажирского автобуса. Он тоже меня заметил и помахал рукой из водительской кабины.

Как-то я столкнулась с ним на улице. Витька был с женой и маленькой дочкой. Кажется, он мне обрадовался. И немного смутился. Мы даже толком не поговорили.

— Привет!

— Как живёшь?

— А ты?

— Всё нормально. Только вот мама так и болеет гипертонией.

Больше я его не видела. Мы не вспоминали тот случай. Мне хочется верить, что Витька меня всё-таки простил.

Мы с папой любим рыбу. Копчёную и варёную, жареную и заливную, в маринаде с морковкой и лавровым листом. Обожаем селёдку под шубой, вяленную на солнце воблу, шпроты в жестяной консервной банке и живого карпа, выловленного из огромного пластмассового чана угрюмой продавщицей магазина «Океан».

Мы едим рыбу целыми днями: на завтрак, обед и даже полдник. С рисом или картофельным пюре. Или просто так, без ничего, политую майонезом. А можно и вообще без майонеза. Тоже вкусно.

Эта безграничная любовь к рыбе заставляет нас при первой возможности хвататься за удочку и выковыривать из земли жирных багровых червей. С банкой червей мы идём на пруд и мечтаем о большой рыбе, такой небывалой, невиданной рыбе, которую и пожаришь, и засолишь, и уху сваришь, и наешься, и всех накормишь, и ещё останется. Вот какую рыбу мы когда-нибудь поймаем с папой!

Мы приходим на наше любимое место, где над водой нависла старая скрипучая берёза. Привычным жестом папа вынимает из банки червяка, смачно плюёт на него и со знанием дела насаживает на крючок.

— Плевать на червяка, — объясняет папа, — это обязательно, если хочешь поймать настоящую рыбу.

Мы садимся на мягкую густую траву и смотрим на поплавок. И папа рассказывает мне про писателя Хемингуэя. Папа всегда рассказывает мне то, чего нет в школьной программе. Или то, что есть, только не так, как в учебнике, а по-другому, гораздо интереснее.

Так вот, этот Хемингуэй много лет назад жил на Кубе, носил грубый свитер, короткую бороду и курил трубку. Он написал много книг. И «Прощай, оружие», и «Снега Килиманджаро». А однажды сочинил историю про старика, который, как и мы, мечтал о большой рыбе.

— Восемьдесят четыре дня подряд, — рассказывает папа, — старик уходил на лодке далеко в море и возвращался ни с чем. И только на восемьдесят пятый день…

Мы живём на даче полторы недели. Вот уже десять дней мы ловим большую рыбу и каждый раз приходим домой с пустым ведром. Я пытаюсь сосчитать, какой будет месяц, когда наступит восемьдесят пятый день, и у меня получается октябрь. К тому времени мы уже давно вернёмся в город, зарядят дожди, я буду ходить в школу…

— На восемьдесят пятый день, — продолжает папа, — старик, как всегда, вышел в море. Он плыл, плыл и плыл на своей лодке. Всё ждал большую рыбу. А она никак не хотела ловиться. И старик ел сырого тунца, чтобы подкрепить угасающие силы.

Мы достаём из пакета бутерброды с колбасой и мамины пирожки с вареньем. Мы едим, чтобы не умереть от голода в ожидании рыбы и радуемся, что нам не надо давиться сырым тунцом.

— И вот, — заговорщицки подмигивает мне папа, — она заглотила наживку…

Поплавок резко дёргается и уходит под воду. Потом выскакивает на поверхность, но тут же погружается вновь, и от него по всему пруду бегут быстрые круги, похожие на сигналы SOS.

Папа суетливо запихивает в пакет недоеденный бутерброд и хватается за удочку.

И я хватаюсь за удочку с ним рядом.

Мы тянем её изо всех наших подкреплённых бутербродами и мамиными пирожками сил. И удочка выгибается параболой, будто кто-то держит её снизу за леску.

— Она-а-а, — выдыхает папа со смесью восхищения и угрозы в голосе и упирается спиной в старую скрипучую берёзу.

И я упираюсь спиной в берёзу, как папа. И леска дрожит так, что вот-вот порвётся. Мы тянем её очень долго. Целую вечность. Но ничего не вытягивается. И мне приходит в голову, что никакая это не «она». Просто крючок зацепился за полено. Или за утонувшую автомобильную покрышку.

— Подсекай! — кричит папа.

Я не знаю, что такое «подсекай», но вместе с папой тяну удочку в сторону. Потом в другую. Потом резко дёргаю. И тут из воды в воздух взвивается что-то. По всем законам жанра это должен быть старый дырявый башмак. Или гнилая коряга. Или, на худой конец, пучок водорослей. Но это не башмак, не коряга и не водоросли. Это «что-то» ярко-золотого цвета. Оно переливается на солнце и летит прямо на нас. Играет плавниками. Как будто птица Феникс машет в небе огненными крыльями.

Всё-таки нам повезло больше, чем старику. Потому что мы ждали не восемьдесят пять дней, а только десять. Представляю, как старик радовался, когда на исходе третьего месяца ему улыбнулась удача. И я тоже радуюсь. Но недолго…

— Держи её! — громко кричит папа, с размаху падает на живот и лупит по земле руками.

Из-под него выскакивает громадная рыба. Она сорвалась с крючка и как бешеная несётся в сторону пруда, издевательски извиваясь и подпрыгивая. Папа пытается схватить её за хвост. Она выскальзывает. Папа наваливается на неё всем телом:

— Лови её!!!

Я тоже плюхаюсь на живот рядом с папой и чувствую, как она бьётся и выгибается прямо подо мной.