Финн-Оле Хайнрих - Удивительные приключения запредельно невероятной, исключительно неповторимой, потрясающей, ни на кого не похожей Маулины Шмитт. Часть 1. Мое разрушенное королевство

– Что ты сказала? – переспрашивает он.

– Пока почти ничего. Но надо многое обсудить… Вот ты вообще-то ещё шеф?

– Шеф? Да никогда я не был шефом!

Генерал мотает головой, борода с малюсеньким опозданием мотается вслед за ней.

– Точно?

– Точно. Я к такому не приспособлен. Шефом быть? Ни-ни-ни!

– Но ты ведь мог бы кое-что сказать своему сыну?

– Ясное дело, ты ж меня знаешь, у меня всегда есть что сказать.

– Нет, я имею в виду – ты ведь можешь ему приказать ? Ты же его отец и к тому же Генерал.

– И приказать могу, ясное дело. Только он меня не послушает. Даже когда маленьким паршивцем был, вроде тебя, – и то ничего не слушал.

– Жаль… – говорю я.

– Тебя что-то тревожит, Паулина?

– Даже не знаю, с чего начать.

– Ну, я в таких случаях всегда начинаю где-то с середины. Потом рассказываю почти до конца, перепрыгиваю к началу, а когда никто уже не соображает, что к чему, – вот тут как раз самое место грандиозному финалу. Может, так попробуешь?

Я улыбаюсь Генералу и говорю:

– Меня пригласили на день рожденья.

– Отличное начало, с самой середины, прям дух захватывает, – рычит Генерал.

– Ну да, и я не знаю, что подарить.

– Ха, так это проще простого! Ты – Маулина, Принцесса Мауляндская, тебе полагается дарить всякие мау штуки, – говорит Генерал.

Он отодвигается от стола, разворачивается на стуле, наклоняется, будто чайник, из которого осторожно наливают заварку, – и медленно поднимает левую штанину.

На середине икры у него затянуто что-то вроде ремешка, за который засунуты маультроммели – очень-очень маленькие, очень маленькие, просто маленькие и побольше. Пальцы Генерала перебирают их, как в танце, потом выхватывают один – крошечный, серебристый. И прежде чем штанина опускается обратно, Генерал уже склоняется над столом, поближе ко мне, и между нашими носами посверкивает мау штучка.

– Вот этот, – басит Генерал, довольно усмехаясь. – Возьми его. Исландский, китовая кость, подарок твоего прапрадедушки.

Засовываю маультроммель в карман. Пункт первый выполнен.

– Мама заболела, – говорю я.

– Да, – говорит Генерал.

– Что?! – вскрикиваю я. – Ты знаешь?

– Я подозревал.

– Как это?

– Я замечал, что она как-то странно двигается. И папа твой про это говорил.

– Тот Человек , – поправляю я.

– Тот Человек ?

– Твой сын.

– А, ну да.

– А мама тебе про это говорила? – спрашиваю я.

Генерал прячется за чашкой.

– Это правда серьёзная болезнь, – говорю я. – Такая серьёзная, что скоро маме нужно будет инвалидное кресло. И от этой болезни она когда-нибудь… ну ты понимаешь…

– Умрёт, – говорит Генерал. И я киваю.

Считаю вдохи-выдохи, которые делает Генерал. В голове такое ощущение, будто в ней кто-то на флейте играет, причём неумело.

– У троих человек из десяти, – вдруг заявляет Генерал и поднимает указательный палец над головой, – у троих из десяти хоть раз в жизни были глисты, а они даже не подозревали об этом. Пятерым из десяти время от времени снятся жуткие овощи, так что они плачут от страха. Двое из ста надевают в душ надувные нарукавники. А один из одного – умирает. Так уж устроена жизнь.

Он прищуривается, глядя на меня, и достаёт из нагрудного кармана стёклышко, похожее на половинку от очков, это называется монокль. По словам деда, он достался ему в 1963 году…

Дед глядит на меня через монокль.

– Тебе страшно, – говорит он.

Я сижу не шевелясь.

В магнитофоне шуршит пустая плёнка, потом раздаётся щёлк! – и кассета закончилась.

– Ты боишься. За маму. За себя. За весь мир. Так ведь, правда?

– Ну да, – говорю я и помешиваю своё молоко с капелькой кофе. Потом начинаю болтать ногами под столом, туда-сюда, туда-сюда, ступни шаркают по полу. Вот бы случилось чудо, вот бы разом нарушились все правила, а все проблемы просто исчезли. Но у меня предчувствие – ничего такого не произойдёт. От этого грустно, по-настоящему, очень-очень грустно. От того, что я ничего не могу сделать, от того, что я слишком слаба, чтобы отвоевать обратно Того Человека и Мауляндию, чтобы прогнать болезнь.

Сырный генерал обнимает меня и говорит:

– Вот ведь какая штука… Жизнь – она ведь никогда не останавливается, всегда продолжается, хоть как-то, но продолжается. И хочешь не хочешь, а приходится принимать то, что она преподносит. И хорошее, и не очень. Это и есть главная премудрость, Паули: принять то, что есть, найти выход – и жить дальше. Не обижаться и не считать, что всё происходит исключительно для того, чтобы тебя помучить.

– А зачем тогда вообще всё происходит? – спрашиваю я.

Дед пожимает плечами и усмехается.

– Да я и сам не понимаю. Просто… живу дальше.

– Как шмель, – вдруг говорю я.

Генерал на секунду задумывается и опять усмехается.

– Ну да, как эти мохнатые вертолётики. Жужжать себе вот так с цветка на цветок, тянуть хоботком нектар – ха, вот это жизнь, только представь себе! Тёплая и сладкая, да ещё и летать умеешь.

Шмели наверняка самые счастливые существа на нашей планете. И притом глупее их тоже не найти. Соображать они ничего не соображают и всегда в хорошем настроении, просто так, без причины. Во рту – мёд, в ушах – гул, как от мотоцикла, а мир вокруг – полон цветов. Ты видела когда-нибудь шмеля в плохом настроении? Чтоб он злился или беспокоился? Вот то-то! Потому что шмель знает: после этого цветка его ждёт другой, следующий. Очень даже просто. И обязательно найдётся что-нибудь хорошее, и, скорей всего, это будет большой красивый горшок с вареньем.

Я задумываюсь. Шмели мне нравятся, они толстенькие, кругленькие и шумные. Они умеют жалить, но почти никогда этого не делают. Если шмеля разозлить по-настоящему, он переворачивается на спинку и недовольно гудит, всё громче и громче, это такой шмелиный мяв. И высовывает жало. Вот так шмели сердятся.

Интересно, а может ли шмель заблудиться? И часто ли с ним такое случается? Я думаю – часто! Шмели устроены по-своему, залететь не туда – это у них почти запланировано. И наверняка бывает, что шмеля заносит в открытое окно, и он вдруг оказывается в доме, а вовсе не на улице или в саду среди цветов, кустов, птиц и коллег-шмелей. А выхода не находит. Тогда шмель часами летит на окно, одно и то же окно, без устали, немножко туповато и в то же время не напрягаясь. Он просто ждёт, когда же найдётся решение, – может, окно откроется или дунет сквозняк, и его вынесет наружу.

Шмель знает одно: надо лететь в этом направлении, а если возникло препятствие, налетай на него, пока не пройдёшь насквозь или вдруг ещё как-то окажешься с другой стороны.