Николай Осинин - Железная команда

Впереди прокладывал путь Никишка с группой автоматчиков. Немного приотстав от них, но не теряя из вида, двигались змейкой основные силы. Обер-лейтенант с Иваном шел в голове отряда, фельдфебель с Матвейкой — в самом хвосте.

Клюй от лесосеки взял точное направление. Неужели знает, как пройти? Однако нет — зачем бы тогда брать с собой мальчишек?

Каждые пять минут фельдфебель спрашивал у Матвейки, правильно ли они идут. Пареньку ничего не оставалось, как с деловитым видом оглядываться по сторонам и утвердительно кивать головой.

Солнца не было, но духота стояла, как перед грозой. Немцы шли, не отнимая рук от оружия. Чем дальше отряд углублялся в лес, тем заметнее проявлялся страх на потных лицах солдат. Они напряженно озирались на каждую качнувшуюся ветку. Дятел, внезапно протрещавший в боровой тишине, заставил всех замереть и прислушаться. А когда в кустах шумно взлетела тетерка, гитлеровцы шарахнулись прочь и открыли огонь.

Лес между тем густел. Тропинка затерялась. Местами путь преграждали плотные заросли елового подлеса и лещины, сквозь которые приходилось продираться. Матвейку радовало, что Никишка ведет отряд напрямую. Солдатам с ранцами за спиной, с термосами, флягами, подсумками на боках трудно было лезть по чаще. С каждым километром они все заметней уставали, разбредались, офицер то и дело вынужден был останавливать движение, чтобы собрать отряд. А в какой-нибудь сотне шагов слева вилась едва приметная тропка, по ней без труда можно было дойти до каменного бугра — это, считай, полпути.

Матвейка, наконец, понял, что Клюев ведет немцев на каменный бугор. Там, вокруг бугра, была «сила» малины, за ней, очевидно, когда-то ходил Никишка, и ему было известно, что в том же направлении дальше — Журавлиный яр.

Вышли на чистину — что-то вроде большой поляны, поросшей редкими молодыми липками. Пахнуло земляникой и свежим медом. Обер-лейтенант потянул носом, причмокнул и объявил привал.

— Вы ягод хотели — пожалуйста! — сказал Матвейка с тайной надеждой, что удастся, наконец, выяснить истинную цель их похода в Горелый бор. — По склону — клубника, внизу — смородина.

Гитлеровец разгадал его умысел раньше, чем пастух договорил.

— В Журавлином яру, как я слышал, они более сладки, — сказал он с многозначительным смешком. — Я люблю только сладкую ягоду.

Солдаты валялись в густой не тронутой прежде никем траве, жрали яйца, ветчину, запивая из термосов черным кофе. Загорелый, чубатый ефрейтор с цыганским лицом вырубал кинжалом на стволе стройного раскидистого клена свое имя. Поодаль здоровенный верзила, сутулый, с жилистыми в веснушках руками, на опор двумя ударами топора хотел свалить липу. Это ему не удалось. Тогда, озлясь, он под смех приятелей одним взмахом снес липку потоньше — и пошел, играючи, рубить ближние деревца. Острый, как бритва, топор с мягким и влажным чавканьем наискось входил в гладкие стволы. Некоторые падали сразу, иные продолжали стоять наполовину подрубленные, скрипя и качаясь.

За несколько минут полянка сделалась неузнаваемой.

Чтобы не видеть, что творили фашисты вокруг, Матвейка лег лицом в траву. Тотчас перед его взором открылся неширокий дол, в камышах и кустах тальника. В глубине дола тальниковые кущи грудились плотнее, и там над ними вставал зеленокудрый остров с огромной разлапистой сосной над обрывом. Вспомнилось ему, как бабка Позднячиха, водившая их с Климушкой первый раз в Журавлиный яр, поднялась на крутой скат, поклонилась старой сосне.

— Это проматерь всего бора, — говорила им бабушка, словно начиная сказывать свою новую сказку. — Пока стоит она — быть лесу. Храните ее, детушки, не голите землицу. Заповедное место свято. Опоганить — грех велик…

Не сами ее слова, нескладные и маловразумительные, доходили до них, а тот высокий настрой ее души, с которым она говорила о лесе. «Опоганить — грех велик!» — Матвейка даже приподнялся от этих всплывших в памяти слов.

«Петух» рядом, вспоров штыком кору, сдирал ее с тонкой липки. Кора снималась плохо, рвалась, но гитлеровец настырно продолжал свое дело. Оголяясь все выше, ствол белел, словно нетронутая солнцем девчоночья нога.

Эта картина всколыхнула у Матвейки те же чувства, что испытывал он, когда унтер перебирал Фенино белье в сундуке. От злости свело зубы до хруста. Ненавистный затылок унтера невольно притягивал к себе его взгляд. Представилось, как все эти грязные, потные, с бесстыжими глазами убийцы влезут на остров и пойдут топтать, ломать, пакостить в самом чистом, в самом заповедном уголке леса. Как он не подумал об этом раньше?! Да разве ж можно фашистов пускать туда?

Когда тронулись дальше, Матвейка осторожно сказал фельдфебелю:

— Влево, кажись, забираем.

Крайцер бегом кинулся в голову колонны. Через несколько минут, поравнявшись с Матвейкой, он хмуро бросил:

— Идем верно, тропинка нет.

Надо было исподволь сеять у немцев сомнения в знании пути Никишкой, а главное — Иваном.

— Без тропинки — тяжело и заблудиться легче, — произнес он.

Он понимал, что если сразу попробует сбивать отряд с пути, немцы разоблачат, сопоставляя его слова с тем, что говорят Никитка с Иваном. Надо было выждать, когда Никишка станет путаться. Иван, конечно, начнет поправлять. Вот тогда можно вмешаться, опровергнуть того и другого и направить фашистов на Гнилую узень…

Прошли еще с полкилометра. Впереди скоро должна была начаться полоса густого мелкого ельника. Хорошо бы использовать ее, чтобы повернуть отряд в обход зарослей оправа. Если помаленьку отклоняться, можно пройти мимо каменного бугра, тогда первый ориентир для Никишки с Иваном будет потерян.

— Тоже мне, проводники, — ворчал как бы про себя Матвейка. — Тащут прямо в гущину. Наверное, дальше лесосеки не ходили, а берутся вести к яру.

Фельдфебель молчал. Полезли следом за Никиткой в ельник. Это были почти засохшие от чрезмерной густоты заросли, колючие и плотные невероятно. Когда продрались сквозь них, отряд без команды остановился передохнуть. Люди отплевывались, стряхивали сор, снимали паутину со взмокших лиц.

Обер-лейтенант, красный, как пареный буряк, подозвал к себе Клюева.

— И много еще впереди таких елочек-палочек? — спросил он.

— Правильно идем, — пролепетал полицай, вытирая пот со сморщенного, как голенище, лба. — Прямо на север. Скоро должен быть каменный бугор. Уже малинник попадается.

— Зачем мне бугор? — офицер начал подрагивать желваками на челюсти.

— С него, как мужики говорили, ежели дальше на север держать, — к Журавлиному яру выйдешь.