Марианна Вехова - Игнашка

На прощание Игнашка трогает лопаточку звонка, а звонок неожиданно громко тренькает.

Дядя дачник оглядывается:

— Тсс… Аиста спугнёшь.

— Мама ногу порезала косой,- грустно говорит Игнашка.- Надо скорее за лошадью, к фельдшеру её везти. А я медленно бегу… На велосипеде можно скорее доехать, а я не умею…

Дядя дачник вскакивает:

— Она что, мама, лежит?

— Она завязала ногу платком. Кровь не течёт. Только больно. Мама на траве сидит. Я ей ягод набрал…

Дядя дачник быстро складывает бумагу и краски в деревянный чемоданчик, вешает чемоданчик на плечо за длинную верёвочную ручку, выводит на дорогу велосипед.

— А ну, гоп! — Он подхватывает Игнашку, помогает влезть на раму. — Поехали!

Ветер надувает Игнашкину рубаху парусом. А ведь когда стоишь, никакого ветра нет! Он налетает на тех, кто быстро едет или бежит. Он бьёт тёплой волной в лицо. Он пахнет сеном и земляникой.

Сильная загорелая рука лежит между рогами руля. Игнашка тоже хватается за руль. И они вместе ведут велосипед, как два лётчика — один самолёт…

И деревня приближается быстро, словно сама бежит навстречу.

Мама и бабушка ушли на весь день полоть свёклу, Коля остался дома один. Он уже три дня не ходит в детский сад: ждёт брата, Виктора. Брат прислал письмо, что взял отпуск и едет в деревню с женой и дочкой. Нехорошо будет, если они приедут, а дом пустой. Коля знает, где спрятаны пироги с черникой и пироги с зелёным луком. Виктор их любит больше всего. А в городе такие пироги не пекут.

Для Коли оставлена на столе большая банка топлёного молока, колбаса и несколько пирогов на тарелке. А если будет мало, то можно достать из печки тёплые щи.

Солнце печёт. Коля распахнул дверь настежь и открыл обе створки окна. По босым ногам пробежал прохладный ветер, но выше колен не поднялся. Даже ветру лень шевелиться. Ему, наверное, тоже слишком жарко.

Коля приложил ладони к толстым бокам молочной банки. Молоко в погребе стояло ночь — вон какая пенка, в три пальца толщиной! У коровы Ягодки молоко самое вкусное. Это все говорят в деревне. Как будто Ягодка не траву ест, а только сладкие ягоды.

Коля берёт ложку и понемногу отковыривает от густой пенки. Пенка тает на горячем языке. Коля жмурится, цедит сквозь зубы молоко, наклоняет банку, всё крепче сжимая её руками. Через пальцы, через рот всё тело наполняется молочным холодом.

— Уфф! — довольно сказал Коля и оглянулся.

У порога топталась курица Мотя. Это очень любопытная курица. Она всюду лезет и любит всё разглядывать. А потом возбуждённо рассказывает другим курам, где была и что видела. А они слушают и охают.

Коля сидит не шевелясь, ждёт, что Мотя будет делать.

Мотя нерешительно переступает с лапы на лапу у порога. Она стоит как раз на квадрате солнца, который лежит на полу у открытой двери, как горячий половик. Нахальный Мотин глаз блестит, как золотой. Её серые пёрышки тоже блестят. Солнце всех делает красивыми!

Мотя смотрит на Колю одним золотым глазом, другим, потом, громко топая, вбегает в комнату.

Коля ещё не подметал, под столом остались крошки от завтрака. Мотя клюнула крошку и вдруг как закудахчет: «К-ко мне! К-ко мне!» И сразу же через порог запрыгали все её дети. Они помогали себе куцыми крылышками и бежали к матери, подпрыгивая и как будто расставляя руки, чтобы обнять с разбега.

— Кыш! Кыш! — закричал Коля, вскочил, замахал руками.

Бац! — банка грохнулась на пол. Большая белая лужа с островами из осколков разлилась у стола. От лужи во все стороны побежали ручейки.

«Что я наделал! — испугался Коля.- Вот мамка задаст мне!»

— А всё ты! — сказал он курице.-Зачем в дом вошла? Это тебе не курятник!

Но Мотя его не слушала. Она улепётывала вместе с цыплятами. Наверное, она думала, что это не банка упала, а бомба.

Коля взял большую тряпку и подошёл к молочной луже.

— Вот жалко-то! — сказал он себе.- Ягодкино молоко выкидывать жалко… Кого бы позвать? Кота! Пускай лакает сколько влезет!

Он побежал искать кота Васю. Кот спал, растянувшись, на крыше сарая. Ему хорошо было прижиматься к горячей крыше одним боком, пока другой печётся на солнышке. Кот даже не шевельнулся, когда Коля стал его отчаянно кликать:

— Вася! Кис-кис! Иди-ка сюда! Кис-кис!

Наконец кот приоткрыл один глаз и посмотрел в щёлочку. «В такую жару надо спать на крыше, а не кричать во дворе!» — казалось, лениво думает он.

— Ну Вася! Иди ко мне! Вот увидишь, чего я тебе дам! — кричал Коля.

Вася закрыл щёлочку и притворился глухим.

Пришлось Коле забираться на раскалённую крышу сарая и тащить на руках разомлевшего кота. Его чёрная шерсть даже обжигала пальцы. От кота пахло нагретой на печке шубой.

«Тащи, тащи,-думал, наверное, кот, вися в Колиных руках.- Поглядим, куда ты меня притащишь. А я от тебя всё равно удеру!»

Но когда Вася увидел молочную лужу, он сразу ожил и сам прыгнул к ней и стал жадно лакать. Он лакал и лакал, а лужа никак не уменьшалась. Наконец кот отошёл в сторону, фыркая в молочные усы и отряхивая брезгливо переднюю лапу, которую он немного замочил. Он уселся и стал умываться.

— Эх, ты! — сказал Коля.- Я-то думал, ты действительно любишь молоко! Слабо тебе всё выпить!

Кот встопорщил умытые усы и мягко прыгнул за занавеску на печь.

«Надо Полкашу позвать! — решил Коля.- Уж он-то всё дочиста вылижет!»

Полкан забился глубоко в конуру. Он был уже старый и не любил жару. Он лежал у самой задней стены. Наверное, он считал, что эта стена самая холодная, потому что она всегда в тени от черёмухи.

— Полкан, ко мне! — скомандовал Коля, хлопнув себя по коленке.

Полкан посмотрел из темноты зелёными огоньками и слабо вильнул хвостом.

— Полканчик! Пойдём, я тебе дам холодного молочка! — пообещал Коля.

Но Полкан засунул морду под лапу, словно закрылся от света и жара, затопивших весь мир снаружи.

— Ты тоже лентяй! — сказал Коля с досадой и стал, кряхтя, втискиваться в конуру. Он схватил Полкана за передние лапы.- А ну, пошли, пошли, лентяй!

Он, пятясь, вытащил Полкана и провёл так, не выпуская передние лапы, через весь двор. Полкан неуклюже переступал кривыми короткими лапами и был похож на старенького кавалериста в мохнатых галифе. Таких кавалеристов в галифе Коля видел по телевизору. Но у них вид был боевой, а Полкан брёл еле-еле, спотыкался, и усы его обвисли, а в бороде застряла солома.