Галина Ширяева - Девочка из легенды

Дина вылезла из машины.

— Хватит? — спросила она робко и положила рядом с ним на сиденье скомканные и измятые вспотевшей ладонью деньги. — А обратно вы меня не повезете?

— Нет, — отрезал он, захлопнул дверцу и, круто развернув машину, поехал назад, к поселку.

— Верку бы вот так покатал, а не меня! — чуть не плача, крикнула ему вдогонку Дина.

Она зашагала по шоссе, стараясь от обиды думать о всех шоферах плохо, по-веркиному. «Завез! А у меня легкие, а может быть пойдет дождик…»

А потом, когда добралась до Соколиной горы и поднялась на ее вершину и открылся перед ней город, большой и зеленый, — она уже не думала о шоферах плохо и за Веркины мысли себя отругала.

И даже на Верку злилась меньше. В конце концов восьмой «А» тоже виноват. Прозевал Верку! Проморгал! Прошляпил! Выпустил в Пензу! Она там обязательно каких-нибудь пакостей кому-нибудь наделает. Это ведь восьмой «А» Верку хорошо знает, а ведь Пенза-то ее не знает.

А кроме всего прочего, разве Верка виновата, что у нее нет Ивана Чижикова и ей не с кем посоветоваться?

Домой она добралась лишь к полудню, а дел дома было полно: масла и хлеба так и не купила, в квартире не прибрано, обед надо было достать из погреба и разогреть к приходу Андрея, который должен прийти с работы раньше матери.

Во дворе томился без дела Вовка. Дина, проходя мимо него, покраснела — с тех пор, после истории с запиской, они не виделись.

— Читала? — угрюмо спросил Вовка.

— Что? — Дина еще больше покраснела. — Опять записка?

— Нет. Письмо.

— От тебя?

— От меня ты никогда больше ничего не дождешься, — произнес Вовка с пафосом.

Это было что-то новое, на Вовку непохожее, и Дине вдруг его стало жалко почти так же, как Лельку.

— Я не виновата! Честное слово! — воскликнула она.

— Ладно, — сказал Вовка по-прежнему угрюмо и потрогал левый глаз, под которым еще оставались следы от синяка. — Там у вас в письменном ящике письмо. Почтальон принес. Наверное, важное. Вам же никогда не присылали писем!

Письмо!.. Дина рванулась к крыльцу, больно ударилась плечом о тяжелую дверь… Пила под лестницей, как военный барабан, забила тревогу: бом! бом! бом!

Вот оно! В голубом конверте. В углу — букетик нарисованных цветов.

Она не сразу смогла прочитать обратный адрес — буквы прыгали и плясали перед глазами… Открыла дверь квартиры, вбежала в комнату, опустилась на диван и лишь только тогда поняла, наконец-то, что письмо от тети Леры.

Дина сразу разочаровалась. О приезде тети Леры ни мать, ни Андрей не вспоминали. Не вспоминала и Дина — старалась не вспоминать, как о горькой незаслуженной обиде. (Ждали-ждали! Встречали-встречали! Гладили-гладили!)

На конверте было написано: «Чижиковой Александре Григорьевне», но у матери никаких секретов от них не было. Это Дина знала точно. И она вскрыла конверт.

Странное это было письмо. Странное и загадочное. Словно продолжение какого-то большого, серьезного, даже сердитого разговора.

«Прости, Шурочка, что не сдержалась, — было написано в письме чужим, незнакомым почерком. — Стало страшно обидно и больно, когда увидела тебя, такую постаревшую, с сединками… Прости. Я думала, так будет лучше. Но мне кажется, все равно он ничего не понял, у него было такое тупое лицо. Но должны же они понять! Ведь в твои годы некоторые еще только собираются устраивать свою жизнь. Скажи им сама об этом! Намекни! Пусть в конце концов развяжут тебя…»

Показалось Дине: что-то холодное, скользкое, что-то вроде ужа или ящерицы сползло с маленького листка бумаги и поползло по ее рукам — они сразу похолодели.

А потом она прочитала еще одну строчку письма, и голубой потолок комнаты (они с матерью переложили в мел синьки, когда белили его) вдруг поплыл куда-то вверх, открыв черную пропасть без звезд и неба…

Письмо с усмешкой спрашивало у матери:

«А каким же образом ты выкручиваешься, когда они спрашивают тебя об отце?»

…Дина не любила просыпаться ночью. Ночью к ней всегда приходили страшные мысли. Однажды ей, проснувшейся среди ночи, почудилось вдруг ни с того, ни с сего, что мать ушла от них. Дина вскочила с постели, бросилась к кровати матери, дрожащими руками нащупала теплое материнское лицо… Поджав босые ноги, она пристроилась на краешке кровати, уткнулась в плечо матери, чтобы чувствовать тепло ее тела, и так просидела до рассвета.

В другой раз, проснувшись ночью, она вдруг подумала, что никогда не вылечит своих легких и непременно умрет. Эта мысль так и не дала ей заснуть до самого утра. Пришло утро, рассвет разогнал темноту в комнате, и Дина пошла в школу, посмеиваясь, удивляясь тому, как ей могла прийти в голову такая чушь…

Теперь был день. Но Дине показалось, что она проснулась вдруг самой темной и самой страшной ночью, когда за стеной гудит ветер, и прямоугольник света на стене, упавший в комнату от уличного фонаря, раскачивается из стороны в сторону, словно тусклый солнечный зайчик, пущенный на стену чьей-то дрожащей рукой…

Она проснулась и поняла: Иван Чижиков жив!

Он жив! Просто он их бросил!

Она вышла из комнаты, спустилась по лестнице, и пила на этот раз почему-то молчала.

Ее мог взять кто-нибудь из соседей, чтобы напилить дров, ее могли снова унести в сарай, как уносили не раз, но так или иначе — она молчала.

«Так и должно быть», — подумала Дина.

Она вышла во двор. Темные облака мчались по небу, и солнце просвечивало сквозь них неярким желтым диском. И казалось: бегут не облака, а само солнце убегает к горизонту. Словно хочет спрятаться.

Она пришла за сарай. Здесь было укромное место. Здесь готовились к экзаменам. Здесь дрались, если нужно было подраться так, чтобы никто не видел. Сюда приходили плакать. Глухая кирпичная стена дома, отгородившая этот уголок от мира и от соседнего двора, была холодной и молчаливой. Из земли, поблескивая тусклым светом, торчали осколки стекла, ползали между кленами-травинками муравьи. Клены раньше никогда не росли здесь: в землю были накрепко вбиты осколки стекла и кирпича, да и солнце заглядывало сюда редко. А в этом году они почему-то настойчиво полезли из земли.

Дина давно не приходила сюда. Раньше она читала здесь книги — никто не мешал. Раза два она дралась здесь с Вовкой. Но никогда она не плакала здесь. Не приходилось…

Накрапывал дождик, земля была сырой и холодной… Мелкие прозрачные капли воды покрыли Динины плечи и волосы…

Он жив! Ведь недаром же мать спрятала его портрет на этажерке между книгами в тот день, когда должна была приехать тетя Лера! Тетя Лера знала что-то об их отце, и мать не хотела, чтобы портрет напомнил ей о нем…

«Его похоронили в Лесном», — говорила мать.

Похоронили?.. Так почему же никогда-никогда не приходило ей в голову, что нужно кому-то из них съездить в Лесное и положить цветы на его могилу?.. Ведь деньги на поездку всегда можно было выкроить. Вот и сейчас на этажерке лежит пачка денег, отложенных для Дины на поездку в Брыковку.