Наринэ Абгарян - Всё о Манюне (сборник)

– Бабуля, – закричали мы, – бабулечка! Почему ты не предупредила, что едешь? Папа бы за тобой на машине приехал!

– Что с вами, девочки? – испугалась бабуля. – Что с вашими лицами?

– Это мы марафет наводили. Вот мама обрадуется, – прыгали мы, – вот это даааа!!!

– Я решила сделать вам сюрприз. В семь утра выехала из Кировабада, в одиннадцать была пересадка в Товузе. И вот я здесь. Водитель Гарик-жан любезно довез меня до дома, а эти двое мужчин помогли вытащить сумки.

На людях бабуля могла отвечать невпопад. Слух у нее всегда был слабенький – давала о себе знать контузия, полученная на войне, а с возрастом стало так плохо, что пришлось покупать слуховой аппарат. Но на улице она его снимала, стеснялась. Поэтому разговаривать с бабулей нужно было на повышенных тонах, активно жестикулируя лицом. Что мы и делали. В процессе жестикуляции посеяли накладные ресницы, а когда вцепились в сумки – растеряли маникюр. Но сейчас это так мало нас волновало!

Ах, как радовалась мама, когда увидела бабулю, как она обнимала ее и целовала.

– Мамочка, ну что же ты одна поехала, ну как же так? – причитала она. – Мамочка, как хорошо, что ты приехала, господи, счастье какое!

Пока мама бурно радовалась приезду бабули, мы прокрались в ванную и смыли с лица весь марафет. От греха подальше. А потом ходили за бабулей по пятам, куда она – туда и мы. Бабуля надела слуховой аппарат и теперь вполне исчерпывающе отвечала на все вопросы, рассказывала о наших племянницах Ирише и Аленке, показывала фотографии, обнимала нас и целовала и не спускала с рук Гаянэ и Сонечку.

– Зачем ты их на руки взяла, они ведь тяжелые, – беспокоилась мама.

– Мам, я не тязелая, я тут цутоцку попу подняла, видишь как, и стала легче на целый полкило, – объяснила Гаянэ и прижалась щекой к бабули– ной щеке. – Уууу, как я тебя люблю, аз сильносильно люблю!

Сонечка тут же ревниво оттолкнула Гаянэ.

– Ня! Тока Сонуцка юбю бабуйа!

– Я вас всех сильно-сильно люблю, – заверила нас бабуля и поцеловала каждую в макушку.

Потом вернулся с работы папа, и бабуля тут же начала называть его «мой зять золото», а папа покрывался в ответ мурашками и благодарственно мычал «мыееее». В общем, день удался на все сто!

Следующим утром в ожидании Манюни мы с сестрой гасили в луже карбид и, принюхиваясь к специфическому запаху, дружно говорили: «Фуууу». Маринка не стала к нам спускаться.

– Как только Манька придет, поднимайтесь ко мне, я вам чего расскажу, – крикнула она.

– Чего расскажешь?

– А не скажу!

– Ну хоть намекни.

– Я бы намекнула, но у меня живот болит, – сделала жалобное лицо Маринка и с шумом захлопнула окно.

Мы с сестрой переглянулись. Маринка была неоценимым источником информации. Все важные новости мы узнавали от нее. Благодаря Маринке мы весьма туманно, но в целом представляли, как получаются дети (мужчина обнимает женщину и писает на нее), почему у Ритки из тридцать пятой такая злющая мама (у Риткиного папы завелась полюбовница), почему у тети Зои из восьмой квартиры на бельевых веревках круглый год сушатся кальсоны с начесом (она сильно простыла и теперь греет задницу тумбанами).

Для нас у Маринки всегда была припасена какая-нибудь сногсшибательная новость. Недавно, например, она шепотом поведала нам, что видела писюн своего брата Сурика.

– Представляете, девочки, он спал, как всегда, в носках, а трусы свернулись набок, и все хозяйство было на виду, – озираясь по сторонам, рассказывала Маринка. – Это такой ужас, вы не представляете, какой ужас!

– А чего там у него нового? Небось такой же дурацкий комплект, как у статуи Давида, можно подумать! – фыркнули мы.

В минуты тягостных раздумий о несправедливом устройстве мира (преимущественно эти минуты случались, когда нам особенно сильно попадало от мамы), мы открывали альбом творческого наследия эпохи Возрождения и долго разглядывали причиндалы Давида. Утешались.

– Вон, – потирая зудящее ухо, говорила Каринка, – а представляешь, если бы у тебя тоже такая фигулина была? Это же кошмар! С такой фигулиной прямо сразу ложись и помирай!

– Угум, – вздыхала я, – вот ведь несчастные люди эти мальчики!

Но Маринка заверила нас, что статуя Давида – это просто цветочки, и мы какое-то время пребывали в оцепенении, боясь представить, ЧТО у Сурика в трусах, если фигулина Давида – это цветочки.

Манька явилась сильно задумчивая, с виноватым выражением на лице.

– Ты чего? – заволновались мы.

– Да так, – она шмыгнула и повела ногой туда-сюда.

– Ба наказала?

– Угум.

– Когда?

– С утра. Полезла зачем-то в свою косметику и сразу заметила, что я испортила помаду, ну и… – Манька горестно вздохнула.

– И чего?

– Можно подумать, вы не знаете «и чего», – рассердилась Манька, – и того! Оттаскала меня за уши да пребольно по попе ударила. Три раза.

– До сих пор болит? – Мы по очереди потрогали Манькины уши.

– Да не. Она не хотела меня отпускать гулять, но потом смягчилась. И сказала, что к обеду придет проведать вашу бабулю.

– Ну и ладно, главное – отпустила тебя погулять. Пойдем к Маринке, она обещала нам рассказать чего интересного.

– Пойдем! – Манино горе как рукой сняло.

Мы поднялись на четвертый этаж и позвонили в дверь тридцать восьмой квартиры. Открыл нам ничего не подозревающий Сурик. Сами того не желая, мы, как по команде, уставились ему на штаны. Сурик нервно поежился, свел колени и прикрыл рукой ширинку.

– Вы чего? – пробасил он.

– Да так, – осуждающе глянули мы на него и шагнули в коридор. Объяснять что-либо усатому тринадцатилетнему подростку, у которого между ног даже не цветочки Давида, а не пойми что, мы не посчитали нужным.

Сурик засопел и обиженно пошевелил густыми бровями.

– Идите в большую комнату, посидите пока на диване. Маринка в туалете. Срет, – мстительно заорал он в сторону туалета, безошибочно вычислив источник нашего неласкового поведения.

– Сурик, ты еще пожалеешь, что на свет родился, понял? – заклокотала Маринка.

– Ахахаааа, – игогокнул Сурик и, победно хлопнув дверью, укрылся в спальне.

– Марин, ты там долго? – поскреблись мы в туалет.

– Да нет, скоро выхожу.

Мы прошли в большую комнату и уселись на диван. Взяли из хрустальной вазочки по горсти сушеного кизила, стали есть, отчаянно гримасничая – кизил оказался таким зубодробительно кислым, что есть его, сохраняя каменное выражение лица, не представлялось возможным. Про такой кизил в нашем городке говорят: «Засунь в задницу ослу– рванет с места со скоростью сто километров в час». Правда, такое говорят не только о кислом кизиле, но и об остром перце. Как раз на днях Ба купила на базаре килограмм нормального на вид болгарского перца, а он через один оказался невероятно острым. «Засунь ослу в задницу, и он рванет с места со скоростью сто километров в час», – ругалась Ба. Мы слушали ее и нервно представляли, как может рвануть с места несчастный осел, если у него в попе такое острый перец.