Наринэ Абгарян - Всё о Манюне (сборник)

Потом они заварили чай и сели немного отдохнуть.

– Все успеешь, не переживай, – громко отхлебнула кипяток из большой чашки Ба, – вот только как с Юрой быть?

Мама тяжело вздохнула.

Дело в том, что папа был совсем непубличным человеком.

– Только этого не хватало, чтобы я, словно тифлисский кинто [14], людей развлекал, – отмахивался он, когда ему предлагали принять участие в каком-нибудь мероприятии. – Я скромный человек, и все эти публичные дела не для меня!

– Предупреждать его не буду, – решилась мама. – Когда люди завтра придут, я им кофе налью, тортом угощу, а там Юра с работы вернется, и ему ничего не останется, как безропотно сняться для фильма.

– Ну-ну, – хмыкнула Ба.

Мама допила чай, убрала чашку со стола, а потом заглянула в духовку. Вытащила корж и невольно залюбовалась им. Бисквит получился легким, воздушным и пах лимонной цедрой.

– Вот видите, тетя Роза, – повернулась к Ба мама, – главное – настраиваться на хорошее. Когда думаешь о хорошем, то все складывается как надо.

Назавтра, как было обещано, часам к пяти прибыли телевизионщики. Только почему-то они приехали не на своем «УАЗике», а на автомобиле Арменака Николаича. Водитель бережно выгрузил ереванских гостей вместе с телевизионным скарбом возле подъезда и сопроводил их под ручку до нашей входной двери.

– Я внизу, если что, зовите, – предупредил он маму.

Мы, разодетые в пух и прах, заинтригованно наблюдали за тремя бледными на вид мужчинами, которые, вежливо поздоровавшись в пространство, по стеночке проследовали в гостиную. Смотрели они так, словно боялись лишний раз моргнуть, а чтобы глянуть вбок, вертели не шеей, а поворачивались всем туловищем.

– У нас блинчики с мясом, я сейчас пожарю, – ринулась на кухню мама.

– Оооо, – простонали телевизионщики, – нам только кофе. Горький и крепкий.

– Не хотите блинчиков, тогда попробуете моего фирменного торта с безе и малиной.

– Оооо, – еще горше застонали телевизионщики, – мы вчера поели шашлыков и выпили кизиловки, а потом нас накормили хашламой. И снова поили кизиловкой. Насильно.

– А когда закончились все положенные по случаю тосты, стали пить за здравие каждой ветки раскинувшейся напротив яблони. Ни одну ветку не пропустили, – заплакал молоденький оператор.

И тут с работы вернулся папа. И сказал: «Здравствуйте, а что это за провода у нас в коридоре валяются?»

– Юра, – затрепетала мама, – это телевизионщики, они будут снимать сюжет о нашей семье.

– Телевизионщики – это хорошо, – хмыкнул папа и достал из холодильника большую бутыль тутовой водки. – Надя, накрывай на стол.

– О нет, – простонали гости из Еревана.

– Поздно, – откупорил папа бутылку, – сейчас покушаем, заодно обсудим, с чего это вы взяли, что я буду сниматься в вашем фильме.

Вот так мы и не попали в телевизор. Да и фильм о городке Берд не появился на экранах. Только в новостях показали маленький сюжет, где Арменак Николаич, шевеля густыми бровями и глядя куда-то мимо камеры, важно говорил:

– Приезжайте к нам, у нас очень гостеприимные и хлебосольные люди. И я гарантирую, что вы навсегда запомните наш благодатный край.

Судя по тому, что с телевидения никто больше не приезжал, поездку в наш благодатный край телевизионщики таки запомнили навсегда.

Ноябрь в том году выдался солнечным и очень теплым. Двадцать градусов, даже по меркам южной осени – это много. Природа еще буйствовала разноцветьем листвы, а небеса уже по-зимнему унеслись ввысь и казались пронзительно звонкими. Огромные звезды, которые летом переливались прямо над головой, хочешь – протяни руку и зачерпни горсть, застыли в далекой небесной дали. Солнце превратилось в большой багрово-красный шар. На закате, словно в нерешительности, оно ненадолго зависало над синими холмами полотном Сарьяна, а потом стремительно уходило за горизонт. Сутки напролет над городом пролетали стаи птиц. Они кричали дивными голосами, прощаясь с северной стороной.

Не за горами были холода.

Папа всегда был очень теплолюбивым созданием и отчаянно ненавидел зиму. Если 22 июня люди радовались самому длинному дню в году, то он ходил мрачнее тучи и бурчал:

– День пошел на убыль, скоро холода.

С наступлением осени он ежедневно оповещал наше семейство, на сколько минут сократился световой день.

– Солнце взошло в шесть часов пятнадцать минут, а зайдет в двадцать сорок семь, – замогильным голосом говорил он. – Минус семь минут!

Мы скорбно кивали в ответ. Наши постные мины утешали отца, но ненадолго. Через некоторое время он опять принимался жаловаться на неминуемое наступление холодов.

Вот и сейчас папа остервенело листал журнал по медицине и, периодически выглядывая в окно, вздыхал:

– Завтра уже зима!

Мы с Каринкой в спешном порядке доделывали уроки. Времени было в обрез – к пяти часам надо было успеть вскарабкаться на крышу гаража сорок второй квартиры, откуда двор просматривался как на ладони. Дело в том, что в четвертом подъезде сегодня играли свадьбу – тетя Эля женила своего единственного сына Григора. И нам очень хотелось увидеть, как свадебный кортеж въезжает во двор.

– Нарка, – минут десять назад предупредила меня по телефону Манюня, – остались две задачи по математике. Доделываю и бегу к вам, без меня во двор не выходите.

– Не выйдем, ждем, – заверила я и помчалась в кабинет.

– Манька скоро будет, – зашептала я сестре.

– Пятью семь… пятью семь… двадцать восемь! – зачастила Каринка. – Нет, тридцать пять. Да что же это такое, – воскликнула она, – какой идиот придумал таблицу умножения?

– Тот же идиот, который зиму придумал, – не растерялся папа.

Мама сидела в кресле и, натянув на лампочку носочек Гаянэ, штопала пятку.

– Юра, посмотри, какой день погожий, при чем здесь зима? – не вытерпела она.

– Женщины, что с вас взять! Вы не умеете видеть в перспективе, радуетесь только сегодняшнему дню, а мы, истинные мужчины, вглядываемся в дали!

– На пути в эти дали зацепи мужскими очами балконные перила. Видишь, как они облезли? А ты ведь обещал покрасить их! – не растерялась мама.

Папа поперхнулся от возмущения: