Виталий Бианки - Фомка-разбойник (cборник)

«Жорес» дает долгий гудок и один короткий.

Никто не торопится.

Молодежь в трусиках лихо скачет с обрыва в воду, ныряет, плавает.

Пароход стоит еще час. Второй гудок.

Пассажиры с берега подтягиваются на борт. Веселей пошли грузчики:

– Бойся!

Шарахает от них народ, дает дорогу.

Молодайке в овчинном тулупе понадобилось вот: проскочила вперед по сходням.

Высокий грузчик в рубахе дикого цвета двинул, будто невзначай, плечом.

– Бойся!

Куда там – бойся! Молодайка давно уж брык с мостков и плавает по грудь в воде. Тулуп раздулся пузырем, не дает потонуть. Хохот.

Достали баграми.

Третий гудок. Пошли.

Через полчаса молодайка – во всем сухом на баке у развешанного полушубка.

Высокий в дикой рубахе тут же вьется.

– Гражданочка, смени гнев на милость, выстирай рубашечку. Самим недосуг.

– В воду пхать досуг был?

– По случайности…

Не отстает парень. Молодайка ему:

– Да поди привяжи к колесу, к плице-то. До другой остановки так выполощет – и стирать не надо.

– Вот спасибочко, надоумила! На первой же привяжу к плице. Скоро «Жорес» опять подходит к берегу. Стоит недолго.

Вечереет. Речная мягкая тишина, простор, праздность располагают к мечтам.

– Уток тут, видать, будет здорово, – говорит Валентин. – Высадимся – пощелкаем. Нашим Ленинградским за всю жизнь столько не набить.

– Еще бы, – соглашаюсь я. – И потом что-нибудь мне непременно попадется очень интересное. Может быть, какой-нибудь совсем новый вид птиц.

– Для пользы науки, – бормочет Валентин.

Речная мягкая тишина, простор располагают к музыке.

На юте бренчат гусли. Седые бородачи уставились тяжелыми глазами в воду, глядят, как убегает из-под кормы пена – назад, в прошлое. Тянут вполголоса:

Запевают в салоне первого класса.

Запевают на баке.

– «О баядера, я пленен красотой!» – поют в салоне. На юте тянет бородатый хор:

– «Эх, эх, да герой!» – кроют с бака молодые голоса. На юте дотягивают:

А уж на баке новую грянули под гармошку:

И только в салоне под аккомпанемент вконец раздрызганного пианино все тот же сладенький стон о красоте танцовщицы-баядерки.

Громкий рев «Жореса» прерывает музыкальные упражнения пассажиров.

После остановки у высокого грузчика с молодайкой происходит короткий разговор:

– Ладно выстирало?

– Тьфу! На вот, получай в подарок.

И он швыряет на палубу два жалких лоскутка дикого цвета.

– Говорила тебе: стирать не придется.

Проснулись на следующее утро, – «Жорес» топает по Тоболу. Те же берега, но река пошире. На остановках пароход заворачивает уже носом к течению.

Луга по берегам. На высоких куполах стогов сидят орлы. Надменно поглядывают по сторонам.

У нашего окна – кучка оживленных парней в пиджаках. Быстрый, непонятный мне татарский разговор. Но выхлестывают из него знакомые слова:

– …развитие политическое йок…

– …заем индустриализации бар…

– …партейная ячейка бар…

В половине второго вдали показался высокий берег, белый кремль на нем, белая высокая колокольня.

В два подошли к Тобольску.

В «Настольной и дорожной книге» сказано:

«Тобольск расположен на двух террасах правого, нагорного берега р. Иртыша, близ впадения в него р. Тобола.

…Вблизи город не представляет ничего привлекательного, особенно в своей подгорной части: здесь сосредоточивается беднейшая часть населения… Все губернские учреждения находятся на горе, куда ведут два подъема: один – для экипажей, другой – для пешеходов, с лестницей до 906 ступеней.

…В 1708 году Тобольск назначен был губернским городом Сибирской губернии, в которую входила вся Сибирь… С перенесением управления Западной Сибири в Омск было изменено направление главного почтового Сибирского тракта, от которого Тобольск остался в стороне. Это весьма чувствительно отразилось на экономическом состоянии города».

Но давно заглохший было захолустный город встретил нас необычайным оживлением.

Толпа на пристани – ошеломляющая смесь всех времен, племен и профессий. В костюме с иголочки джентльменистые моряки Карской экспедиции и рядом – в долгополом кафтане – татарский мулла. Густобородый казак, потомок Ермака, и москвич в черепаховых очках. Самоед в малице и кооператор-еврей в пиджаке. Горячеглазый монгол и чудь белоглазая.

Тобольск – центр округа Уральской области. Центр округа, богатого лесом, пушниной, дичью, рыбой. Центр края, в глухих углах которого туземцы еще только начинают просыпаться от тысячелетнего сна, еще приносят жертвы деревянным идолам, мажут им губы кровью растерзанных в их честь животных. Центр заново после революции открытой страны.

И летом по рекам, снизу и сверху, на великолепных американских пароходах, зимой на санях по терпкому снегу, из глубины дикой земли Югорской и из Свердловска, из Москвы и с полуночного Конца Земли съезжаются сюда люди всевозможных племен, обычаев и специальностей – исследовать, докладывать, налаживать, просить помощи.

Движение, шум, разговор на всех языках.

По вечерам в городском саду верещит кинематограф, и шумно радуются жизни бритые парни в кепках. А под горой сидят на лавочках у ворот седенькие потомки Ермака и потомки Кучума. И тихо тут, как в музее.

Впрочем, в музее здешнем бывает тихо только по ночам. Богатейший краевой музей без отдыха принимает посетителей.

Я увлекся разглядыванием интереснейших коллекций птичьих шкурок, доступных обозрению и понятных только специалистам.

От выставочной части, которую осмотрел я наспех, у меня осталось странное впечатление, наверно, перевитое прежними впечатлениями от ленинградских и свердловского музеев.

За стеклами витрин в шалаше, вокруг красной грудки из материи сделанных углей, сидят неподвижные, неживые люди в шкурах.

Они точно выхвачены из тьмы времен, из времен человеческой предыстории, и застыли, как мумии. Нелепая мысль приходит в голову: если убрать, потушить эти матерчатые уголья, невсамделишный этот огонь, – исчезнут и люди, вызванные из небытия. И конечно, сейчас же спохватываешься: группа-то ведь эта не археологическая, а краеведческая, здесь куклами представлены одновременно с нами живущие люди. Надпись на витрине подтверждает: «Самоедский чум».

Групп в Тобольском музее немного, но всюду развешаны прекрасные фотографии из быта остяков, вогулов, самоедов, стоят плоские витрины-столы, висят картонные щиты с луками, стрелами, ножами и всевозможными предметами обихода туземцев.