Виталий Бианки - Фомка-разбойник (cборник)

Мы стали думать, какое направление правильное, и каждый разуверился в своем направлении и не двигался с места.

Конечно, мы заблудились, закружались, как тут говорят. Солнца давно не было: оно скрылось за тучами.

Мы подумали и сделали так: разделили угол между моим и его направлением пополам и пошли по этой средней линии. Надежды, что это и есть правильный путь, ни у кого не было. Зато оба в равной мере отвечали за свою половину ошибки.

Это было неверно, но здорово справедливо!

Мы пошли, и священный ханновей полетел за нами.

Ветер стал еще холоднее.

Мы то взбирались на холмы, то сбегали в сырые низины. В низинах росла благодатная золотая морошка, на склонах ютились кусты кислейшей красной смородины и редкие невысокие лиственницы. На вершине холмов ничего не росло, кроме травы.

Холодный ветер тут сек лицо, как саблей.

– Тут ни зверь, ни птица не выдержит, – решил я вслух. – Самая пусты…

Перед нами, будто кто перину распорол, пустил пух по ветру: брызнула из-под ног громадная стая белых куропаток.

Нагруженные дичью, мы шли уже час, шли другой, священный ханновей давным-давно отстал от нас, вернулся в свои владения, – а Хэ все еще не было видно.

Кругом ничего не было, кроме все той же холмистой серой тундры да серого – в тучах – неба.

От времени до времени мы замечали на кустах белые кости, белые голые головы с черной дыркой вместо носа: рога и черепа оленей. Местами рога нагромождены были высокой кучей – жертвенные места самоедов. Все, так сказать, полезнейшее утильсырье, драгоценная кость.

На одном из холмов мы наткнулись на сколоченный из белых досок гроб. Над ним стояли шесты с перекладиной, как маленькая виселица. Рядом валялась полозьями вверх полуистлевшая нарта.

На перекладине маленькой виселицы висел колокольчик.

Самоеды – родственники похороненного в гробу – приезжают к нему в гости, звонят в колокольчик: «Здравствуй!» Рассказывают ему про свою жизнь.

Ни черепа на кустах, ни гроб с колокольчиком не развеселили нас. Мы молча и мрачно шагали по вязкому мху, шли и шли, и надежда увидеть широкую воду, ночевать в тепле, под крышей, таяла с каждым шагом.

Опять мы опустились в падь, опять полезли на склоны. И то ли склон был круче, то ли холм выше, то ли сами мы начали выбиваться из сил, только этот взъем показался нам куда тяжелей других.

Мы с трудом взобрались на него – и тут неожиданно внизу открылось нам море-Обь.

Страшное оно стало: потемнело, все в сердитых белых баранах.

Ветер дул с севера.

Мелкие птицы все попрятались. Затаенная какая-то тревога чувствовалась вокруг.

Мы вышли за Хэнской речкой. До дому оставалось два-три километра. Мы отыскали тропку подле гору, быстро по ней зашагали.

Впереди показалась стая черных лодок. Как лебедь среди уток, возвышался среди них белый пароход. Лодки направили носы в одну сторону и молча плясали на месте странный, зловещий танец.

Показались чумы. В сумерках они тоже были черными. Уже доносился до нас густой, тяжкий запах. Ни одного человека не было видно. И молчали собаки.

Халеи, качаясь, белыми, бесшумными тенями проносились в воздухе, таяли в сумерках.

Облака быстро, точно в бешеном бегстве, в беспорядке летели низко над головой.

– Стой! Что это?

Мы разом остановились, прислушались.

Странный шум: будто стук костей о кости, будто сотни скелетов собрались там, за кустами, и пляшут, побрякивают костями. Совершенно непонятный звук и потому жуткий.

Чтобы скорей покончить с неизвестностью, мы напрямик двинули через кусты.

Сети! Они висели на жердях. Ветер шевелил их, подымал, швырял. Еловые наплывы, прикрепленные к верху сетей, стукались окибасы – кирпичи в берёсте, прикрепленные снизу.

Вода заметно прибыла.

Собак – ни одной.

И на улицах поселка – никого.

Якимыч встретил нас на крыльце.

– Вы? Ну, слава те тетереву!

– А что?

– Как что? Уж думал, в тундре закружались или на беду в лодке по уткам отправились. Север же!

Слово это – север – он произнес так выразительно, точно хотел сказать: дьявол.

Только тут мне вспомнилось, что у самоедов север – сердитый бог, что-то вроде дьявола. Живет где-то во льдах полуночного моря, никто не видел – где. Как дунет оттуда – вся жизнь замирает, время останавливается, все живое ложится на землю, прижимается к земле: переждать, потерпеть, пережить.

Мы порядком застыли и были голодны: с утра ведь, кроме ягод, ничего во рту не было. Заботливая хозяйка уже давно ждала нас, подогревала самовар. Из печи появилась уха из моксуна, пирог с осетриной, вкусная жирная варка – местное блюдо: истолченный в порошок сушеный осетр в масле.

Пир окончился морошкой и чаем. Мы ожили и решили ехать ночевать на пароход.

Хозяин замахал на нас руками.

– Что вы, что вы! С легкой силой ли против эдакого ветра? Тут мотор, вообще напежить, и тот не выстоит. Три дня теперь на берегу жить будете, три дня будет север дуть.

– Почему же три? – улыбнулся я.

– Север, он, вообще напежить, как примется, так три дня подряд дует, а то шесть. На шестой день к вечеру если не уляжется – еще три дня прибавь. А летошний год было – двенадцать суток дул.

– Значит, нам во что бы то ни стало необходимо сейчас на пароход.

– Едешь, Якимыч? – спросил Валентин.

– Попытаем, если хотите.

Огромная пустота гудела. В полутьме бурлила, грохотала вода, шипели на песке волны. Пароход, казалось, вдвое дальше от берега, чем был.

Но он стоял на старом месте: так прибыла вода.

Мы надели ружья на спину, наметили лодку поближе, пошли к ней по воде.

Пологие волны упруго толкали, сбивали с ног, обдавали брызгами.

Все-таки нам удалось дойти и вскочить в лодку.

Мы насадили весла на тычки. Весла тут длинные, скорей морского, чем речного типа, но с нелепой лопатой на конце. Уключина тычком торчит из борта, на весле – железный ободок для нее.

Якимыч сел на рулевое.

Пока Валентин тащил якорь, мы нагребались изо всех сил, но нас легко отшвырнуло к берегу.

Валентин бросился к своему веслу, и лодка – хоть медленно – пошла вперед.

Главное было: когда подкатывал под нас вал, поднимал, – не дать ему увлечь лодку с собой, вырваться, перекатиться через него.

Мы вырывались и летели вниз. И сейчас же снова нас подхватывал упругий вал, поднимал вверх.

Было такое ощущение, будто передвигаемся по спинам каких-то горбатых чудовищ, стадом бегущих к берегу. Со спины на спину, со спины на спину, – и каждая новая спина все выше и выше.

Вздынутая на хребет лодка почти вылезала из воды и сильно парусила. Север как руками упирался нам в спины.

Якимыч что-то подбодряющее кричал с кормы.

Так одолели мы половину расстояния до парохода.