Елена Усачева - Механизм чуда

— Левшин, что тебе надо?

— Я приду и скажу.

Зачем ей встречаться с Катрин? Но избавиться от нее было невозможно. Торт снова стал невкусным, а заварка прогорклой.

— Дай телефон позвонить, — громко бросив ложку, потребовал Левшин.

И в просьбе, и в протянутой руке было что-то знакомое.

— Зачем?

Телефон лежал в кармане. После разговора с Ра Ева решила со своей капризной техникой не расставаться.

— Позвонить надо, а у меня деньги кончились.

— Бери мой, — томно произнесла Катрин. Она была полненькая, круглолицая и улыбчивая. Но улыбка всегда была напряженной — сейчас улыбаюсь, а потом и заплакать могу. Ева не помнила, чтобы Катя плакала. Чаще злилась. Но ждать от нее можно было всего.

Левшин взял дорогой Катин айпад, повертел в руках, чуть не уронил.

— Я потом, — пробормотал, утыкаясь в свой кусок торта. Но вот взгляд его невольно скользнул в сторону Катрин. Она смотрела пристально, следила за каждым движением.

Ева сжала чайную ложку. Сильно-сильно, чтобы край резанул ладонь.

— А вы откуда идете? — завела она светский разговор.

— В школе были, — вперед Лешки заторопилась Катрин. — А потом Антон позвонил, сказал, что ты упала.

— Ага, с пятого этажа.

Лешка отводил глаза. Глядел на стены, на полки, изучил коробку из-под торта, нагнулся, чтобы прочитать ингредиенты.

— И что Антон?

Все было еще не совсем понятно, но уже складывалось.

— Ой, вы поссорились! — понеслась вперед Катрин. Она мнила себе большим психологом и крупным специалистом в отношениях. Но в отличие от Че информацией делилась охотно. — Слушай… ну он, конечно… понятно, что хочет привлечь внимание. У него до тебя-то девчонки были? Ведет он себя… ну, как будто не знает, что делать. И еще: боится сделать что-то не то. Боится, что смеяться будут. Поэтому ничего не делает. Просто смотрит. Ты от этого, конечно, начинаешь суетиться, совершаешь кучу ошибок. Вот и получается, что ты дурак, а он умный. И еще поэтому же он все в пику делает. Тоже защита такая. Все едят, а я не буду. Все ночью спят, я ночью буду работать, а спать днем. Особенным себя мнит. И ты никогда не попадешь в его желание, потому что он все всегда будет делать наоборот. Ты говоришь, что любишь фильмы смотреть, а он тебе про книги. Ты про книги, он про игры. Ты садишься играть, он обругает и вообще уйдет гулять. Нигилизм такой. А еще…

Это были, вероятно, правильные слова. Каждое на своем месте. И все так красиво, так понятно. Но чем больше этих слов было, тем меньше в них оставалось смысла. Все рассыпалось и рассеивалось. Сохранялось только ощущение, что поговорил с умным собеседником. А о чем говорили — не помнил. Слова чужие, мысли чужие. У Евы же все было по-своему. И как это Катрин при всей своей умности не видит, что ее беготня за Левшиным смешна?

Ева посмотрела на Лешку. Бедный лохматый Лешка. Сидел ссутулившись. Слушал, нервно запуская руку в карман, шерудил там пальцами, что-то вытаскивал, прятал обратно. Наконец уронил. Мини-CD. Кто бы сомневался? Хотя мог закачать рингтон и по блютузу.

— Ой! Как нога заболела! — взвыла Ева. — Катюш, у меня там… ну, в постели или на столе. Поищи… мазь… или таблетки…

Сердобольная она, Катрин, тут же исчезла с табуретки.

— Зачем? — быстро спросила Ева, перехватывая Левшина за руку. Между пальцами он сжимал маленькую черную пластинку.

— Не знаю, — не стал сопротивляться Левшин. — Антон позвонил, попросил помочь. Сказал, игра такая.

— И что там? — Ева кивнула на сидишку.

— Песенка одна.

— Нет там ничего, — ворвалась на кухню Катрин. — Что это вы?

Они с Левшиным сидели, склонившись друг к другу. Еще чуть, и поцелуются.

— Черт! — выпрямилась Ева. — Нога болит. Ай! Как жжется!

Жучок ожил, задергался, заерзал в ране. Фу, противно.

— А не пора ли гостям домой? — вышел на кухню папа. — Тебе бы еще полежать. И времени уже столько! Хватит чаевничать.

Левшин задергался, уронил сидишку, наклонился за ней, но Ева опередила.

— Я посмотрю.

— Он по инету прислал, я и не слушал, — стал оправдываться Левшин.

— Вы о чем? — с угрозой в голосе спросила Катрин.

Кажется, кто-то кого-то будет сегодня бить.

Они уходили. Катрин грузным лайнером проплыла в прихожую. Левшин мялся на пороге кухни. То поворачивался уйти, то оглядывался на Еву.

— Леша, — звала Катрин. — Подай пальто.

— Что он сказал, зачем все это? — спросила Ева фланелевую спину.

— Сказал, тебе будет приятно.

Ева отправилась мерить комнату шагами.

Ей будет приятно… Ей будет очень приятно, если поедет крыша, свиснет на повороте и скроется вдали. Добро пожаловать в мой персональный кошмар.

Она ходила и ходила. Потом еще ходила. Потом ссорилась с папой. Отказывалась от чая. Снова ходила. На следующий день врач дивился, глядя на незажившую рану. Снял лангету и махнул рукой. Пускай все затягивается так, как есть.

Ева улыбалась. Машина времени. Ей очень нужна машина времени и чей-нибудь совет.

Где раздобыть совет, она уже придумала. А вот машина…

День клонился к закату. Натанаэль в «Песочном человеке» Гофмана сходил с ума от любви к кукле по имени Олимпия. Колдовские глаза оживляли тонкий механизм, превращали искусственное в живое. И все это было неприятно, все напоминало о чем-то. На душе было тошно и томительно.

Она отложила книжку и начала собираться. Повертела в руках летные очки, сунула в карман кофты, надела жука, защелкнула браслет. Ну вот, кажется, готова.

— Что за фантазии! — папа тут же появился в коридоре. — Раздевайся! Ты никуда не идешь.

Спорить не стала. Надоело спорить. Папа в последнее время не слушал. В нем как будто отключили понимание. Еще неделю назад он был добрый и чуткий. Единственный, кто всегда мог помочь. А теперь… Теперь ей не было дела до его слов.

Она медленно вытянула из кармана очки.

Папа кричал.

Щелкнула резинка, мир погрузился на морское дно.

Не надо спорить. Слова — это песок. Их сыпят в глаза, чтобы было больно. Приходит Песочник и разбрасывает песок вокруг себя — на головы, в лица, во рты, в уши. И вот ты уже ничего не видишь, не слышишь, не понимаешь.

— Сними это немедленно! Дурдом какой-то.

Отец потянулся к очкам. Ева отшатнулась, больно ударившись головой об угол.

— Отстань от меня! — крикнула, трогая затылок.

Антон так же кричал на отца. Со стороны это выглядит ужасно. Отец отвечал. И это тоже было ужасно. А других слов не было. Была только злость да лицо Антона, равнодушное и уставшее. Он что-то понял чуть раньше Евы, она только-только начинает это разглядывать.

— Не мешай мне! — сквозь зубы процедила она, пробираясь мимо отца в прихожую.

Ах, как же плохо она себя ведет, но сделать с этим ничего не может, а потому злится на саму себя и на папу, который не понимает, что вставать на ее дороге сейчас нельзя. Надо бежать скорее, пока она не сказала то, что Антон говорит Александру Николаевичу. Потому что его отец тоже многого не понимает. Не понимает, что выслеживание сына — не лучший способ наладить отношения.