Эдуард Веркин - Герда

– Опаздываешь, – сказала Саша.

– Всего на семь минут, – ответил я.

– Шучу. Запрыгивай.

Я запрыгнул в «Газель», захлопнул дверь.

Машина оказалась под потолок забитой картонными коробками без надписей, свободными оставались только два сиденья рядом со злым водителем.

– Едем, – велела Саша. – Улица Отдельная, дом сорок четыре. Отдельная, знаете такую?

Водитель кивнул.

– Отдельная – это где? – спросил я. – Там вообще что? Куда едем-то? В вашу штаб-квартиру?

– В интернат, – ответила Саша. – Отдельная на выезде в сторону Москвы.

– Куда?! – не расслышал я. – В детский дом?

Я едва не рассмеялся. Но я понимаю, что будучи сыном инициативной матери, всегда стоящей на рубеже, я просто обречен встречаться с сирыми и неимущими, но чтобы в таком количестве и со всех сторон… Интересно, а как часто обычный нормальный человек попадает в детский дом? Вряд ли очень часто. Вряд ли он вообще в него попадает. А я так раз в три дня просто. Теперь еще и Сашка. Ей-то что там надо? И вообще, интересно у нас с Сашей дружить получается – то крышу чиню, то в детский дом, осталось спасти Юлю от крокодила.

– В интернат, – уточнила Саша. – Детский дом и интернат – разные вещи.

– И в чем же разница? – осведомился я ехидно. – В детском доме икра красная, в интернате баклажанная?

– Примерно так, – сказала Саша. – Если в двух словах – в детском доме только живут, а учатся, как правило, в обычных школах, ходят в обычные секции, ну, так примерно. А интернат – это все вместе. И икра там действительно баклажанная по большей части. И вообще… Сам увидишь.

– А тебе-то что там надо? – не понял я. – Ты там что делаешь?

– По общественной части, – ответила Саша. – Дружина направила. У нас программа активной социализации…

– Дружина направила? – удивился я. – Это «Булат», что ли?

Саша кивнула.

– Ага.

– А сама ты?

Саша поморщилась.

– А что так? – спросил я. – Добровольно к сироткам не хочешь в гости?

Ехидно опять спросил, иногда во мне просыпается идиот. Такой зловредный, тупой-тупой, примерно как Громов. Редко, правда.

– Не хочу, – призналась Саша. – Не хочу. А ты вот хочешь разве?

– Нет…

– Во-во. Любому нормальному человеку на это смотреть тяжело. Никакого сердца не хватит.

– Тогда почему? – спросил я.

– Я же говорю, поручили. Все выбирали себе направления, по которым работать. Ну, там чистота улиц, пьянству бой, пенсионеры, автохамы, бюрократы, разное, короче. В интернат никто не хотел, я тоже не хотела. Но так получилось. Глупо было отказываться. Откажешься – подумают, что не справишься. Я согласилась.

– А Юля?

– Юлька? Она всегда со мной, с третьего класса. Так вот. Но она сейчас не может, улитками, дура, обожралась.

– Улитками?

– Ну да, виноградными. Нашла рядом с дачей полянку, где эти улитки живут, набрала полведра почти и потушила с сельдереем. Эскарго называется. Юлька все полведра и умяла. Получила белковое отравление, сейчас страдает.

– Ясно. Как Крылов.

– Что?

– Как Крылов, басни который писал. Он, правда, устрицами объелся.

– Юлька не баснописец.

Встали в пробку.

Жарко сделалось, кондиционера в «Газели» не полагалось, пришлось дышать окружающей средой.

– Что везете-то? – спросил я. – То есть что везем?

Я указал на коробки.

– Носки, – ответила Саша.

– Что? – Мне показалось, что не расслышал.

– Носки. Трусы. Прокладки.

– Прокладки?

– Ага, – кивнула Саша. – Что такое прокладки, надеюсь, объяснять не надо?

Водитель поглядел на меня как на глубокого дебила.

– Да не, знаю, – ответил я. – Просто… Обычно другие подарки возят…

– Какие?

– Ну, у меня просто мать в «Материнском Рубеже», может, слышала?

Саша кивнула.

– Они просто перед праздниками собирают от детей желания, а потом эти желания по фирмам разным распространяют…

– А потом с колонной байкеров едут вручать, – закончила Саша.

Пробка кончилась, и водитель втопил на полную, и пришлось держаться, но все равно кидало по сторонам и вверх, Сашу такая скорость устраивала, а мне просить замедлиться было стыдно, немного стукался.

– Ну да, едут с байкерами. На День защиты детей ездили, кстати, подарки дарили. А что? Нормальные подарки, между прочим…

– Ничего, – перебила Саша. – Нормальные так нормальные. Нам направо! Вон, под знак.

Водитель произнес что-то по-водительски и повернул, я навалился на Сашу, она ойкнула и оттолкнула меня к дверце.

– Люблю байкеров, – сказала Саша. – Дети свободы, герои асфальта, у меня брат троюродный – байкер, человек-тосол, как же, как же.

– Байкеры разные, – сказал я. – Всякие…

– Нам на Отдельную! – показала Саша. – Туда, за гаражи.

Улица Отдельная оправдывала название. Асфальт тут не лежал уже давно, вокруг ржавели гаражи и сверкали диодами вывески шиномонтажей, канавы по сторонам дороги были заполнены мусором, одним словом, хотелось, чтобы эта улица существовала отдельно от тебя. Даже отдельно от твоего зрения.

– Байкеры разные, – повторил я. – Однажды они нас очень выручили…

– Ладно, – отмахнулась Саша. – Ладно, с ними, с байкерами, приехали почти, все понятно. Вон уже.

Интернат оказался четырехэтажным домом, обнесенным старым, вросшим в землю кирпичным забором. Здание было совсем невеселым, выкрашенным в коричневый цвет, с коленчатыми водостоками и жестяной крышей, с монументальным крыльцом под монументальной крышей.

Водила подрулил к этому выдающемуся крыльцу, мы с Сашей вышли.

На крыльце стояли интернатники, человек десять, пацаны лет по пятнадцати, ровесники, ну, и парочка мелких совсем. Все курили. Я открыл дверцы фургона и стал выгружать коробки на асфальт. Они оказались вполне себе легкие, Саша, наверное, и сама могла бы с ними справиться. Интернатники на меня никакого внимания не обратили, на коробки тоже. Зато Сашку вниманием встретили, заухмылялись, оскалили зубы, стали переглядываться и плевать на ступени.

Мне все это сразу не понравилось.

Во-первых, то, что они курили. Я вообще первый раз видел, чтобы всякое школоло вот так нагло курило возле своей школы. С курением у нас повсеместно боролись и уже совсем его почти побороли, в городе нигде не курят. А тут нате, такой очаг порока, да еще в образовательном учреждении.

Во-вторых, так нагло околачиваться на пришкольных территориях тоже строжайше запрещалось. А эти околачивались.

В-третьих, их никто не разгонял. Это был самый скверный признак. Это означало, что педагогический состав или не может, или не хочет справиться с ситуацией.

– У нас сорок коробок, – сказала Саша. – Вообще-то, нас должны встречать…

Она кивнула на крыльцо.

– Не эти, конечно, другие. Сейчас позвоню…

Саша принялась звонить и молчать в трубку, видимо, никто не отвечал. А я изучал крыльцо.