Михаил Самарский - На качелях между холмами

— Велосипед, конечно, красивый, но, наверное, неудобный.

— И медленный, — говорит второй.

— Нет, — отвечаю, — очень удобный и быстрый. Смотрите, здесь миллион скоростей.

— Дай прокатиться, — говорит первый.

— Ага, нашли дурака, — отвечаю. — Сядете и уедете. Где я вас потом буду искать?

— Да ты что? — обиделся второй. — За кого ты нас принимаешь? Мы же знаем, где ты живешь, мы твои соседи почти.

— Правда?

— Конечно, — говорит первый. — Тем более мы не вместе прокатимся, пока я проедусь, мой друг с тобой побудет.

— Ну ладно, — говорю и подъезжаю к ним. — На, прокатись.

Первый уехал, а второй остался дежурить возле меня. Прошло полчаса, а первого так и нет. Я волнуюсь, спрашиваю:

— Ну, где же твой друг? Чего так долго?

— Не знаю, — отвечает дежурный, — ты постой, я схожу к нему домой. Вдруг что-то случилось.

— Нет, пойдем вместе, — говорю я, заподозрив подвох.

— Вместе нельзя, — говорит пацан.

— Почему? — удивился я.

— Сам подумай, — отвечает дежурный, — мы пойдем вместе, а вдруг мой друг приедет сюда. Увидит, что нас нету, и поедет искать. И так будем до вечера друг за другом ходить.

— Хорошо, — отвечаю, — только ты недолго.

— Я мигом, — говорит пацан, — если его дома нет, я сразу же вернусь сюда.

— Договорились, — кивнул я. А пацана и след простыл.

Простоял я так два часа, если не больше. Стало вечереть. Я вернулся домой заплаканным. Думал, отец задаст взбучку. Но, к моему удивлению, он выслушал меня и просто сказал:

— Простофиля ты, Мишка.

Если бы вы знали, как же это обидно потерять такой подарок. В милиции нам сказали прямо:

— Скорее всего, мы его не найдем. Велосипед ваш либо уже перекрасили, либо разобрали на запчасти.

Следующий велосипед мне купили только через год, на девятилетие. И не из-за отсутствия денег у родителей. Папа сказал, чтобы у меня было время сделать выводы. По поводу велосипеда я, конечно, выводы сделал — он до сих пор у меня цел. А вот с мобильником снова попал впросак, хотя мне уже к тому времени исполнилось десять лет. Такая же ситуация. У станции метро подошли двое. Один поплакался мне, что ему якобы срочно нужно позвонить кому-то в больницу, узнать, дескать, какие лекарства купить (там еще рядом аптека стояла). Ну, на, позвони, как не помочь человеку? Второй мне что-то давай рассказывать, я и не заметил, как первый куда-то исчез с моим телефоном. Пока я оглядывался в поисках первого, исчез и второй. Что за напасть такая. Никому верить нельзя. Никому… Когда я лишился телефона, бабушка воскликнула в своем стиле:

— У тебя, Миша, не понос, так золотуха.

Это она к тому, что не разобью телефон, так потеряю или отберут. Хоть бы слова подбирала. При чем тут понос, при чем тут какая-то золотуха? Тоже мне, пожалела, называется.

И вдруг моя тоска лопнула. Мгновенно исчезла — вернулась Машка. Ошибся я. Ничего она не устала, радостная, веселая, душистая. Если бы не мамы и все остальные, я бы обнял ее, прижал бы к себе изо всех сил и поцеловал прямо в губы. Оказывается, мама сегодня почти не издевалась над ней. Маша все обновки себе выбирала сама, за исключением каких-то там вещей, которые не принято показывать всем подряд. Но то их дело, главное — мы снова вместе на качелях.

— Ты соскучилась по мне? — спрашиваю.

— Не знаю, — говорит тихо и глаза прячет.

— Как так? — удивляюсь я. — А я соскучился ужасно.

— Правда? — засияла Машка.

— Конечно, правда, — говорю. Что за дурацкий вопрос. Неужели по мне не заметно?

— И я соскучилась, — говорит Маша.

Я пожал ее руку, потом погладил. И еще долго-долго мы сидели молча. А что скажешь после этих слов? Мне кажется, их вполне достаточно, чтобы помолчать. А вечером мы гуляли по лесу…

Пока я валялся с синяком, Машка обнаружила в сарае наш дорожный знак. Прибегает ко мне и спрашивает:

— Это что у вас там за чудо лежит в сарае?

— Какое? — удивился я. Впрочем, я уже говорил, что у деда в сарае можно найти все что угодно.

— Большой треугольник с котом и собакой. Такие милые. Это кто нарисовал?

— Юрка, мой друг, — отвечаю.

— А зачем? — спрашивает.

Вот любопытная! Пришлось рассказать о наших планах. Лучше бы я этого не делал. Машка как докопалась до меня:

— А чего тебе Юрка? Давай я тебе помогу.

— Нет, — говорю, — Юрка приедет, мы с ним и повесим.

— А почему ты не хочешь со мной это сделать?

— Ну… — Я замялся. Черт его знает, что отвечать в таких случаях. — Понимаешь, мы вдвоем начали, вдвоем и закончим это дело.

— Какая разница, с кем начали, — не унималась Машка. — Знак готов, его нужно повесить. Зачем тянуть?

— Юрка просил без него не вешать, — соврал я, — он что-то там хочет подправить.

— Что там еще подправлять? — вот зануда.

Не хотелось мне вешать знак вместе с девчонкой. Вот приедет Лофич, и повесим. В общем, я так и не согласился. Машка обиделась. Но ненадолго. Вечером разговаривала, словно ничего и не было. Добрая она девчонка, не злопамятная. Другая косилась бы целый месяц.

На четвертый или пятый день после происшествия в электричке синяк мой почти прошел. Проснувшись утром, я заглянул (у меня даже после этого случая привычка образовалась: пялиться каждое утро) в зеркало и наконец-то расплылся в улыбке — можно и на улицу выходить. Еще вчера мы договорились с Машкой навестить моего друга Владимира. Мария вырядилась в совершенно фантастическое платье. Припоминая выражения бабушки, скажу: у меня дыхание в зобу сперло. А еще верующая, подумал я. Да в таком платье тебя на километр к церкви не подпустят, а в Средние века непременно затолкали бы на костер. Но, черт возьми, красиво! Как же красиво! Так красиво, что хочется повзрослеть сразу лет на пятнадцать-двадцать. В самом деле, так хочется поскорее стать взрослым. Было бы мне сейчас лет тридцать (нет, нам с Машкой по тридцать лет), я бы сказал:

— Мария, ты так прекрасна, ты сегодня выглядишь потрясающе. Может, сходим в театр или просто давай погуляем по вечерней Москве?

По улице я мог бы идти с ней под руку или обхватил бы ее талию, шептал бы ей на ушко какие-нибудь взрослые шуточки, время от времени целовал бы ее в шейку. А если бы она была не против, мог и в губы поцеловать. А чего тут такого? Не раз я видел, как взрослые мужчины и женщины целуются прямо у всех на виду, стоя на тротуаре. Или сидя на скамейке в парке. И никто, даже милиционеры, не делают им замечания. Целуются себе и целуются, хохочут, обнимаются.

Эх, как хорошо быть взрослым. Будь нам по тридцать лет, я бы сейчас прямо обнял Машку и целовал бы ее до посинения. Машкины губы — это не губы вовсе, это какой-то фантастический магнит. Вроде и отворачиваюсь, делаю вид, что смотрю куда-то в сторону, а сам все равно кошусь на эти чертовы губы. Не то что поцеловать хочется, я бы с удовольствием укусил бы ее за губы. Сильно укусил, до крови. Чего я тут несу? Еще подумаете, что я вурдалак какой-то. Нет, просто хочется поцеловать Машку. Но, увы, наши мамы, словно призраки, тут и там. Дождусь прогулки в лес. Я же знаю, что Машке тоже нравится целоваться. Но она почему-то не может целоваться долго. Она говорит, что ей дыхания не хватает. Опыта ей, дурочке, не хватает. Целуйся и дыши носом. Если дышать через нос, можно вообще полдня процеловаться не отрываясь. Вот бы попробовать. Спрятаться в лесу и целоваться безотрывно часа два-три. Но не получается. Начинаю целовать, Машка отрывается от меня и начинает все время убегать. Что за дурацкая привычка, сразу после поцелуя куда-то бежать. А я как дурак гоняюсь за ней по лесу. Догоню, снова целуемся. И так все время. Нет, чтобы стать под деревом, нацеловаться вдоволь, а потом бегай себе на здоровье. Так нет же, после каждого поцелуя начинается эта дурацкая беготня. Но все равно хорошо. Раз ей так нравится, я готов бегать целый день. Я бы вообще домой не ходил. Честное слово, даже ночью целовался бы.