Array Array - Марина

Ох, как много перемен случилось вдруг в жизни Марины Морозовой! Поэтому, хочешь не хочешь, ей при шлось задать себе вопрос, который некоторые люди ни разу не удосуживаются задать себе в жизни: кто я такая? Действительно — кто? А тут еще отец оказался не отцом, детство, по словам Мастера, не такое, как у всех да еще толкуют про какой–то ее талант, да еще Стасик со своими притязаниями, да учеба, к которой она относилась серьезно, потому что ей было интересно… Все требовало сил, времени, размышлений.

Что отличало ее от других? Была какая–то правда в словах Покровского. И дело было не столько в одиноком детстве, а прежде всего в людях ее детства, в их отношениях с ней и между собой.

Не скажи ей мама сейчас, что у нее не родной отец, она бы об этом не догадалась. Никаким образом не выходило из нее сироты. Разве можно быть сиротой, если у тебя есть мама и бабушка Домаша? Если все твое раннее детство прошло среди целой деревни родственников — дальних и ближних? Городские дети даже не знают о том, сколько бывает на свете родственников, а в деревне всё родство— до седьмого колена.

Марину очень любили в деревне, как–то особенно любили, и только теперь ей понятно — почему. Она была потерпевшей — без отца. И все братья–сестры бабушки Домаши и покойного дедушки урывали у родных внуков, чтоб дать Марине. Только сейчас ей понятно, почему, когда она вместе со всеми деревенскими детьми обходила в пасху дома, держа в руках маленькую корзиночку, ей давали самые красивые яйца, а те, кто побогаче, — и кусочки самодельной колбасы, и даже баночки с медом.

Ах, каким длинным, но не утомительным, наполненным событиями было дошкольное детство Марины, сколько в нем было свободы, хороших людей, мыслей. Как много знала бабушка Домаша, не зря в деревне поговаривали, что она ведьма. Была у нее якобы какая–то черная книга, доставшаяся ей по наследству от бабы Степаниды — ее свекрови. Большие девчонки как–то подбили Марину поискать эту черную книгу, пока бабушка была на работе. Книгу не нашли, но все перерыли, разгромили, а бабушка Домаша, придя, сразу же догадалась, что они ищут.

— Есть книга, — с усмешечкой сказала она, — только таким дурам ее не найти, так и другим передайте… Она вообще очень легко могла согласиться с какой угодно чушью, разыграть кого–то, на святках рядилась в вывернутый тулуп и плясала, изображая медведя, любила петь, особенно частушки, в которых часто встречались такие слова, что только покраснеть. И это все несмотря на тяжелую, неженскую работу, скудную пищу и множество забот. Еще в шестьдесят она умела стоять на голове, лазала на деревья, а однажды во время жатвы принесла Марине сразу двух пойманных ею зайцев. И зайцы жили в доме вместе с кошками, собачонкой и семейством ежей.

В каждый свой приезд мама собиралась взять Марину с собой в город, соблазняла детским садом с игрушками, теплом, чистотой, но бабушка начинала плакать, а вслед за ней плакала Марина, и, таким образом, до поступления в школу все оставалось по–старому.

Город ошеломил Марину, напугал. Напугали крикливые, развязные дети, которые вечно то клянчили что–то, то жаловались, то провоцировали ее на какие–то дикие поступки.

Например, что было думать о мальчишке, который посоветовал ей как следует разбежаться и съехать с горки, а он, дескать, поймает ее внизу. Вместо этого он подставил ножку. Она не поняла, решила, что случайно. Снова поехала. Снова упала, сбитая. Домой пришла вся мокрая, лицо в крови: разбиты нос и губы.

Где–то билось стекло — дети разбегались, и на месте преступления оставалась почему–то одна Марина. Потом, попозже, рядом с сестрой всегда намертво стояла Алька.

Испачкав дегтем сохнущее белье, подсыпав карбиду в лохани прачечной, дети не моргнув глазом указывали на «эту деревенскую дурочку». Но дело было вовсе не в том, что она деревенская, полно было ребят, которые, как и она, воспитывались в деревнях у бабушки и дедушки, но они как–то очень скоро умудрялись стать своими, не выделяться. Правильный городской язык Марина усвоила сразу, даже маму поправляла, читать и писать научилась еще в деревне от бабушки Домаши, но ей от рождения была несвойственна хозяйская повадка, развязность, самодовольство. Она не умела кричать, спорить, огрызаться, провоцировать. К своим семи–восьми годам она отставала от ровесников на целую жизнь. Жизнь в коллективе. И, как сейчас видно, так по–прежнему в чем–то и отстает.

Сестра Алька умела поставить других на место, хоть и была на два года моложе Марины, умела молча, но сурово дать отпор. Она страховала каждый шаг Марины, всегда оказывалась при ней в трудный момент. При этом Алька была настолько великодушна, что не видела своей силы и слабости сестры и во всем Марине подчинялась, вернее, подражала. Соседки изумлялись, почему девочек Морозовых тай трудно угостить пирогом или фруктами.

— Спасибо, мы сыты, — отвечали они.

Если им протягивали вазу с конфетами, то они никогда не брали больше одной.

А дело в том, что Марина знала, что такое белая булка или конфета, и потому с гордостью человека, знавшего голод, избегала таких роскошных подаяний. Всю зиму она копила деньги, чтоб весной, к отъезду в деревню, можно было купить булки и конфет «подушечек» своим деревенским друзьям.

Рыжий Васька со зловещей кличкой «Уткодав» долго сопел, краснел и отнекивался, боясь даже глядеть в сторону булки. Но Марина знала, как положено угощать, сколько раз надо предложить и, спокойно выслушав отказ, предложить еще и еще. Она никогда не говорила Ваське, что в городе ест булку каждый день и что все там едят булку каждый день, — Васька бы не поверил. А и поверил бы, так почувствовал бы себя совсем несчастным. Нельзя было перед ним хвастаться. Она просто ломала батон пополам и половину с трудом всучивала другу Уткодаву, а потом, когда он увлекался едой, все ломала и ломала кусочки от своей половинки, пока Васька не съедал все. Он, ее приятель, был знаменит тем, что в юном совсем возрасте, лет пяти от роду, перестегал насмерть дюжину утят, к которым был приставлен вместо матери–утки. Он пас их в любую погоду, собирал для них хряпу, рубил ее, а эти обжоры были вечно голодные и забирали все его время — ни в лес с другими детьми ни в лапту поиграть. Еще, на свою беду, был Васька рыжий, а рыжий — это не человек, говорили в деревне. да мало ли чего еще говорили… Будто бы Васька родился от немца, который «снасильничал» над его матерью во время оккупации. Марина спросила у бабушки Домаши, что это значит, но та страшно закричала, проклиная тех, кто говорит такие глупости, а потом, успокоившись, добавила:

— Когда людям делать нечего, то они и брешут, как собаки. Васька малец золотой, хоть уток по несмышлености и перестегал.