Array Array - Марина

И я зачем–то рассказал ему всю свою нехитрую историю: про письма,, про объяснение, про посещение больницы.

— Слушай, Вася, а может, ты сглупил? — Как сглупил?

— Ну, зря отказался?

— Да я и не отказывался. Просто все сошло на нет. С меня хватит тех четырех месяцев, что я думал о ней. И так чуть не рехнулся.

— И все, значит, прошло? И ты позволил, чтобы прошло? Вася, а ты наиграй… Чувства — это такая вещь, что нужен наигрыш. Воображение, бред, несусветность. Ведь в молодости мы все высасываем из пальца, и все–таки та, молодая любовь — реальна.

— Не полюбит она меня. Упущен момент.

— Ну и пускай, пускай… Это же так прекрасно -| любить. Да еще без ответа. У меня в молодости была любовь. Она в овощном ларьке работала. Красавица. Стоит, нос синий, мерзнет… На меня и смотреть не хотела. Я писателем стал. Вот, думал, разбежится. А она… «Пастух, я не люблю тебя. Поэт, я не люблю тебя». Да она единственная, кто и знать меня не знает, и не читала, и не слыхала… А я ее до сих пор помню.

Но тут случилось то, чего, я боялся весь вечер. Не думаю, чтоб виновата была Анна, поскольку она свято блюла наш последний договор: у нас теперь разные гости и желательно их не смешивать. Очевидно, она просто проболталась Алине, и та выплыла на кухню и очаровательным голоском спросила, где взять чистый стакан. Мне пришлось представить ей Левушку.

— Ой! — всплеснула руками она. — Я так вас люблю… То есть не вас, а ваше творчество. Мне тут как–то попалась на глаза ваша книжечка, так даже зачиталась…

Как могла за какой–то миг случиться в Левушке такая перемена, я не знаю. Актер он был плохой, играл отвратительно, но нахально.

— Да–да, очень приятно, девушка… Вася, слушай, что ты там говорил о той блондиночке? Как думаешь, выгорит? А если я сейчас ей позвоню? — И, не дав опомниться ни мне, ни Алине, сбежал в прихожую к телефону и набрал явно двузначный номер.

Я смотрел, как выкрутится Алина. Она вначале опешила, потом расхохоталась. Удачно так расхохоталась.

— Ах это творческое кокетство! — сказала она. Мне захотелось нагрубить ей, сказать, что ни черта

она не понимает в творчестве и в творческом кокетстве. И вообще не понравилась ее хамская фамильярность. Ни по возрасту, ни по положению она не должна была лезть к нам. Но я промолчал, чтоб она поскорее ушла. Она ушла и вернулся Левушка.

— Видал? — спросил он. — Теперь ты видал, как они хвалят? Снизошла… Это, оказывается, к н и ж е ч к а. А я ведь писал к н и г у. Да!

Он был в жутком миноре, спорить с ним было бесполезно, и я сказал, что хочу спать, чтоб заодно уложить и его. Он покорно улегся.

Я сидел в своей комнате, пытался читать, но мне мешал смех и разговор у Анюты. Я даже прислушивался, чуть ли не подслушивал. Но слышал только отдельные слова.

Меня тревожила Аня. Чего я хотел от нее? Вначале и сам не знал. А теперь… теперь бы мне хотелось, чтоб моя дочь была похожа на свою мать. И этого–то я не нахожу. Внешне — похожа, а внутренне… Анна удивительно бесстыдна в проявлении чувств. Ей ничего не стоит сказать гадость о человеке, только что вышедшем за дверь. Да и гадости в лицо мало чем отличаются от гадостей за спиной, если вчера ты была от этого человека без ума. И она спокойно объясняет такие вещи настроением. Откуда такое высокомерие? Мы с бабушкой очень боялись ее неуверенности в себе, потому всегда поддерживали, всегда хвалили. Может, переборщили? Я слишком за нее боялся, слишком чувствовал перед ней вину, вникал с самым серьезным видом в ее детские дела и конфликты, снимал с нее груз вины за совершенные проступки, а она — поэтому, наверное, — стала удивительно безответственна. Да что там говорить — халтурщица просто.

А может, Аня следила за мной и нашла нечто подобное в моих поступках? Но ведь у меня есть друзья. Не так много, как мне думалось, но достаточно.

У Аньки — нет друзей. Она, как в детстве без конца меняют почерк, без конца меняет друзей. Марина перестала слыть талантливой — побоку Марину. Виктор обошелся без Анькиного сострадания — побоку Виктора. Валечка Ермакова чем–то не угодила — в грязь Валечку. Хотя с Валечкой мне и самому что–то подозрительно. Слишком вежлива и молчалива — непонятно, что за человек. Теперь вот у Лауры все в порядке — кто бы слышал, как Анна сообщала мне о Лауре, какая ирония, какое презрение. Может быть, да и скорей всего, это инфантильность. Она часто встречается у детей моего круга знакомых, у детей «из семей», как сказала бы бабушка. Но тогда мне больше нравятся дети не из семей. Правда, взять Аниного друга Стасика — он «не из семьи», а инфантилен не меньше. Разве что не так высокомерен. Вот интересно, объяснить бы этим деткам их поступки взрослыми словами, без оправданий чувствами, без химер и фантазий, — что бы они запели? Сказать Стасику: тебе хотелось женщину — устроился у той, что оказалась беззащитней; пожил, осмотрелся — выбрал другую, потому что первая иссякла, а другая — зубастее, умнее, жизнеспособнее… Нет, что бы он запел? Да он бы возмутился самым искренним образом, он бы назвал меня негодяем. Скажи моей Анне: ты предаешь людей, которые тебя любят, ты выставляешь их в дурном или смешном виде, а сама тянешься к чуждой тебе силе, к сомнительному покровительству, — что бы она возразила? Впрочем, это сказать я намерен и с удовольствием послушаю возражения.

Возражения были абстрактные. (Разговор я затеял по уходе Алины со Стасиком.)

— Алина — личность, — сказала Анна.

— Что такое личность?

— Ну, Печорин… — растерялась она.

— Неужели ты такая еще соплюха, что не можешь понять: Печорин — дурной человек! В общем–то дурной!

— Зато личность.

— Неблагодарный, холодный, бесчувственный, жестокий — он тебе нравится? Сам несчастлив и другим приносит горе…

— Ну, если смотреть на жизнь с философской точки зрения… Жизнь мгновенна и бессмысленна.

Здрасьте, я ваша тетя. С каким видом она это сказала! Сократ!

— Если жизнь мгновенна и бессмысленна, то уж лучше прожить ее честно и порядочно. Это и труднее, и приятнее другим, тем, для кого она не бессмысленна.

— Ну так Алина мне приятнее. Чем некоторые, кого ты предпочитаешь. Она сейчас так смешно рассказала, как ее отбрил Левушка… Она всегда с таким юмором рассказывает про свои осечки…

— Правильно делает. А то ведь мог рассказать я.

— А что она такого сделала?

— Она была глупой. Если не хамкой. От таких девиц Левушку выворачивает. Почему–то.

— Вообще–то, конечно, она не подарок, — вдруг легко согласилась Анна. — Жанка сказала, что при всем уважении к Алине со своим мужем она бы ее не познакомила. А Жанка умница…

— А что, ты теперь дружишь и с Жанкой?

— Ну, Жанка, она ведь тоже…

— Личность?

— Хотя бы. По крайней мере, можешь не сватать мне свою Мариночку.