Array Array - Марина

Я сажусь за свой стол с машинкой и жду, что будет дальше.

— Читай, — Вера Аркадьевна протягивает мне книгу правил обращения со счетной машиной.

Издали, наверное, кажется, что я увлеклась книгой, но на самом деле незаметно оглядываю комнату и людей, не прерывая своего монолога:

«… Машины там стоят новейших марок. Знаете, как трудно на них работать? Там такие женщины сидят — нашего математика за пояс заткнут… Ужасно сложная работа…»

Одна из женщин отрывается от своей машинки и смотрит на меня. Я смотрю на нее. Она улыбается. Как хорошо. Я тоже улыбаюсь.

Она подходит ко мне.

— Да не читайте вы этого, — говорит она. — Давайте я вам сразу покажу… Ведь вы все равно моя ученица…

— Давайте, — говорю я.

Она показывает мне сложение и вычитание, и я с разочарованием замечаю, что это уж слишком просто, до обидного просто.

У женщины болезненное желтое лицо с глазами в форме треугольничков — такие остренькие, блестящие глазки.

— Сколько классов кончили? — спрашивает она.

— Десять.

— Слава богу, одним культурным человеком больше, а то тут все… Вот у той старухи семь классов, восьмой— коридор. Да и у начальницы не намного больше. А воображают…

Через полчаса я уже знаю, что у одной голос как иерихонская труба, что другая скрывает возраст, третья связалась с Сенькой Гудманом, а четвертая «и нашим и вашим за рубль пляшем».

Я чувствую, что здесь что–то не так, но не решаюсь намекнуть ей, что мне это неинтересно и вообще пока не нужно.

— Надька, брось языком трепать, — неизвестно откуда появляется Вера Аркадьевна. — А ты, Марина, ее не слушай…

— А я, между прочим, кроме как о деле ничего не сказала, — говорит Надька так, что даже я ей верю.

— Иди на свое место, — приказывает Вера Аркадьевна.

Бубня себе под нос, Надька пересаживается за свой стол.

Я раскрываю правила и начинаю читать, но тут раздается звонок на обед.

— Пойдем с нами? — надо мной стоит та самая рыженькая Валя, у которой Мишка.

— А можно?

— Чего ж нельзя, пошли… Валя долго вертится перед зеркалом, подводит глаза, покусывает губы и только потом направляется к выходу. За дверью нас ждут еще три девушки.

— А куда мы идем? — самым независимым тоном, на какой только способна, спрашиваю я.

— Куда? — девчонки хохочут. — В уборную… Руки мыть…

Мы спускаемся по одной лестнице, поднимаемся по другой, проходим через какой–то грохочущий цех и наконец оказываемся в уборной с таким огромным предбанником, что в нем можно устраивать танцы.

— А что, ближе нет? — спрашиваю я.

— Есть. Только там эти старые зануды вечно торчат, покурить не дают… Куришь?

— Курю, — не моргнув глазом вру я. Валя с улыбочкой протягивает мне сигарету. Думает, закашляюсь. Я хоть и не курю, но пробовала, поэтому закуриваю абсолютно нормально.

— Что тебе эта грымза говорила? — спрашивает девушка постарше, крашеная блондинка, ее называют Лилей.

— Да я толком и не поняла.

— Ты не слушай, — говорит Лиля. Я только начинаю объяснять ей, что я сразу увидела,

что за птица Надька, как уж вижу, что ей неинтересно, по крайней мере сейчас, потому что перекур в уборной тратится у них на другое. Это короткая информация о том, кто как провел вчерашний вечер. Говорит Лиля.

Она некрасивая. Вульгарно накрашена. Старше меня года на четыре (потом выясняется, что даже на семь). У нее длинное лицо, глаза навыкате, низкий таз и короткие ноги.

Лиля такая некрасивая, что вульгарная краска даже, пожалуй, уместна на ее лице, потому что подгоняет Лилю под общий стандарт.

Но у нее хороший голос. Низкий и теплый. Она хорошо и вкусно говорит. Над собой посмеивается, но, кажется, не позволяет этого другим.

— Ждала его до полдевятого, — говорит Лиля, — вымылась, глаза подвела, а он — тю–тю! Так и просидела весь вечер, как умная Маша с вымытой шеей.

— В Цепочке на танцах была, — будто не слыша ее, говорит Валя, — познакомилась с одним… Как пошел речу толкать про каких–то там поэтов, так я и не знала, куда деваться. Хотела по дороге потеряться, так он за руку уцепился — хоть плачь. Так до самого дома и перся…

— Целовались?

— Нет, что ты! Он правильный.

— На Голубые озера ездили, — перенимает эстафету Кубышкина. Ее все зовут по фамилии. Наверное потому, что эта фамилия уж очень к ней идет: Кубышкина толстенькая, квадратненькая и старообразная, хоть и моя ровесница.

Четвертая девушка молчит. Ее зовут Света. Она молчит и понимающе поглядывает на меня: вот, мол, раскудахтались дуры, что у них за интересы… Я сразу отмечаю, что она отличается от других. Не так глупо накрашена, не так стандартно одета. Про таких, как она, говорят: «Скромная, но со вкусом». Она, видно, тоже чувствует во мне свою и взглядывает с симпатией.

А остальные между тем разошлись вовсю.

— Я ему позвонила и сказала: раз не пришел — к черту! Имущество пополам, а ребенка об пол.

— Как, у вас будет ребенок? — неожиданно для себя встреваю я, всей душой сочувствуя Лиле.

Они переглядываются и хохочут.

— Это так только говорится, — поясняет мне Валя.

— А он мне и говорит: почему у вас такие грустные глаза? — поет свое Кубышкина.

Здесь, оказывается, не принято реагировать на чужие рассказы. Главное — говорить самому. Я заметила, что они даже могут говорить все одновременно, и каждой совершенно наплевать: слушают ее или нет. По крайней мере, если кому–нибудь из них вдруг надоест ворочать языком и она остановится на середине фразы — никто не попросит продолжать. Вот и сейчас — Лиля прерывает воспоминания Кубышкиной и говорит, обращаясь ко мне:

— А ну–ка, сними очки…

Я покорно снимаю очки.

— У тебя глаза красивые, — говорит она категорически, — не носи очки…

— Но я слепая…

— Что, совсем не видишь?

— Нет, почему…

— Под машину не попадешь?

— Нет.

Она решительно забирает у меня очки.

— Сейчас в столовую пойдем… Так пойдешь…

Я пожимаю плечами.

— Что у тебя за прическа? — вдруг возмущается Лиля, хватает расческу и начинает начесывать мои волосы. Потом мне подводят глаза, красят губы, мажут какой–то дрянью лицо, и когда я снова гляжу в зеркало, я вижу там еще одну девицу, похожую на всех, как две капли воды. Но мне это, кажется, нравится. По крайней мере, я невольно подтягиваю лопатки.

В столовой мы все сидим за одним столиком. Разговариваем— об актерах. Очень громко. Потому что вокруг много мужчин и каждая из нас кокетничает.

Валя стреляет глазами во все стороны, причем, встретившись взглядом с кем–нибудь из парней, обязательно краснеет. Света брезгливо вытирает вилку и ложку салфеткой, так же брезгливо ест, будто ее кормят тараканами.

И только Кубышкиной море по колено. Она со всеми на «ты» и за руку. Ей не дают спокойно поесть знакомые. Они подходят к ней, здороваются, называют по фамилии, хлопают по плечу и вообще ведут себя по–пионерски. Я смотрю по сторонам и очень жалею, что у меня отняли очки.