Пауль Маар - Господин Белло и волшебный элексир

Посвящаю Ульрику Лиммеру в благодарность за сотрудничество в написании сценариев к кинофильмам, доставившее нам так много радости

Если бы та старушка не пришла в папину аптеку, на нас бы не свалилось столько злоключений. Да ещё и Эдгар… Не подумайте, что Эдгар тоже свалился на нашу голову. Я совсем не это имел в виду. Хотя Эдгар кого хочешь может достать своими бесконечными замерами, таблицами и списками. К примеру, он замеряет мой рост всякий раз, когда я вместе с папой приезжаю к нему на ферму. В результате на графике моего роста появляется новая жирная точка, которую он соединяет красной линией с другими точками. По его словам, так он получает точную картину процесса моего роста. Понятия не имею, зачем ему вообще это надо. То, что я каждый год становлюсь немного выше, и так заметно по моим штанам. Прошлогодние доходят мне теперь только до щиколоток.

Кроме всего прочего, он не разрешает мне называть его просто Эдгаром, то есть его собственным именем. И всегда поправляет меня: «Макс, меня зовут господин Эдгар».

Но на самом деле господин Эдгар хороший человек. К тому же он лучший друг моего папы.

Если бы та старушка не заявилась в папину аптеку, мы не познакомились бы и с господином Белло. А уж об этом мне действительно пришлось бы сильно пожалеть. Так что в конечном счёте даже хорошо, что она пришла и принесла нам этот сок.

Мне бы, наверное, следовало начать свой рассказ с событий, предшествовавших появлению старушки. Верена утверждает, что любую историю надо рассказывать с самого начала, а не с конца.

Правда, о самой Верене речь пойдёт гораздо позже. Так что мне лучше вернуться немного назад!

Самое главное случилось, когда папа подарил мне на день рождения собаку — мне исполнилось тогда двенадцать лет.

Когда он спросил, что бы мне хотелось получить в подарок, я выпалил:

— Хочу собаку!

Однако он возразил:

— Но это невозможно! Собака не может находиться в аптеке, это негигиенично. Так что выбрось это из головы.

Дело в том, что мой папа — аптекарь. Нам принадлежит «Аптека Штернхайма» в Львином переулке.

Но я тут же сообразил и сказал:

— Да ведь собака никогда и не окажется в аптеке! Она будет жить со мной на втором этаже.

Но папа покачал головой:

— Макс, соба ку надо выгуливать. Она не может всё время находиться в комнате. Как ты себе это представляешь?

— Я себе отлично всё представляю, — заявил я.

Но папа опять покачал головой.

Я рассказал толстой фрау Лиссенковой, которая уже лет двадцать убирает у нас в аптеке и в квартире, что мне больше всего на свете хочется иметь собаку, а папа не разрешает.

На это она заметила:

— Я поговорю с твоим отцом. Может, мне удастся его убедить. Это был бы мой прощальный подарок тебе. На следующей неделе я ухожу на пенсию, так что с моей работой у вас покончено.

Она и в самом деле поговорила с папой и сказала ему, что мальчик (то есть я) подолгу сидит в комнате наверху один, пока его отец (то есть мой папа) в задней комнате аптеки переливает и смешивает какие-то вонючие жидкости, которые при этом меняют цвет и начинают дымиться.

Папа ей возразил — пусть, мол, она не беспокоится насчёт этих жидкостей, он всего лишь придумал хорошее удобрение для своего друга Эдгара. Вернее, не для него самого, а для его лугов и полей. На это фрау Лиссенкова заметила, что она ведёт речь не столько о жидкостях, сколько о Максе. Одному, без матери, ему очень тоскливо, и помочь может только домашнее животное. Лучше всего собачка.

По правде говоря, мне вовсе не тоскливо, но возражать я не стал и постарался изобразить на лице как можно более унылое выражение.

Фрау Лиссенкова задела у папы самое больное место, это я сразу смекнул. Когда кто-нибудь обмолвится о маме и намекнёт, что в одиночку папа, вероятно, не справляется с воспитанием, он всегда сникает.

Они с мамой развелись четыре года назад. А пять лет назад мы ездили на отдых в Австралию. Там мама познакомилась с новозеландцем, охотником на крокодилов, и рассталась с нами. На прощанье она сказала, чтобы мы с папой не скучали, что она любит жизнь, полную приключений, и не может больше проводить все дни, стоя за прилавком аптеки. Честно говоря, я вполне понимал, что она не хочет всю жизнь продавать таблетки. Папа тоже не в восторге от этого занятия. Больше всего ему нравится окрашивать таблетки в разные цвета, придумывать фруктовые жвачки необыкновенных оттенков или писать картину, которую он потом выставляет в витрине между витаминами и аэрозолями от насморка.

Мама всегда обожала приключения. Наверно, она унаследовала эту страсть от своего отца, моего деда с материнской стороны. Я с ним знаком не был. Он рано умер — при попытке спуститься по Ниагарскому водопаду в железной бочке. Правда, сам спуск окончился благополучно. Но разразилась сильная гроза, и в бочку ударила молния.

До того как мои родители поженились, мама часто охотилась на кабанов. Папа был в ужасе. Он любит животных и не может понять, как это люди решаются в них стрелять.

Мама уступила папе и стала стрелять только по пустым жестяным банкам, расставляя их на камнях в нашем дворе. Но тут соседи пожаловались на то, что их пугают выстрелы. Так что ей пришлось бросить и это занятие и стрелять только из воздушного пистолета в подвале под аптекой по мишеням, которые нарисовал папа. Иногда она невзначай попадала в какую-нибудь из папиных склянок с микстурами. Мама подметала осколки и прятала их в корзину для мусора, завернув в газету. Но наша уборщица всегда догадывалась, что произошло, и жаловалась папе: «Ваша жена опять разбила микстуру от кашля».

Папа всегда заступался за маму и говорил что-нибудь вроде: «Ну что ж, ничего страшного. Со всяким может случиться. Значит, придётся приготовить новую микстуру. У старой всё равно был какой-то неприятный цвет, она была чересчур зелёная».

Но мама, к сожалению, всё равно нас оставила.

И папа, когда мы летели из Австралии, сказал, чтобы меня утешить: «Теперь я буду тебе и папой, и мамой».

Дома я немного огорчился. Я-то думал, что папа, бывая мамой, станет переодеваться, чтобы походить на женщину. То есть наденет парик, колготки и юбку. И мне не терпелось посмотреть, какой у него будет вид. Теперь я, конечно, понял, что папа сказал это не в буквальном, а в переносном смысле. Но ведь тогда я был намного младше.