Юз Алешковский - Черно-бурая лиса

— Ещё? — засмеялся дворник.

И, не успев отдышаться как следует, я кивнул, съёжился в комочек, уткнул подбородок в коленки, и меня окатило с головы до ног.

Я вскочил с тротуара, завертелся на одном месте, а Хабибулин смеялся и поливал меня из шланга крепкой, холодной струёй. Я не выдержал и отбежал в сторону.

— Ну как? — спросил Хабибулин.

— Здорово, как в озере!

Мне уже расхотелось идти купаться. А под ложечкой снова заныло из-за диктанта. Я спросил:

— Ахмет! А почему вы стали дворником?

Он удивился:

— Куда мне ещё?

— Как куда? Инженером бы стали… или шофёром… или врачом… или, как Шилкин, по женским причёскам…

— Я от рожденья до сих пор малограмотный, — весело сказал Хабибулин.

— Чего ж вы не учились? Не хотели?

— В наше время работать надо было. Себя кормить. Меньших братьев кормить. А ты: «хотел… не хотел…» Тебя вот кормят, одевают, каникулы дают…

— А при царе были школы рабочей молодёжи? — спросил я.

— Дурак, — сказал Хабибулин.

— Лучше работать, чем писать диктанты… — подумал я вслух.

— Не знаю… не знаю…

— Эх! Счастливый вы человек! — позавидовал я.

— Угу, — подтвердил Хабибулин.

Вода с меня стекала, как с пуделя из второго подъезда. Его тоже выкупал Хабибулин. Я прошёлся по двору, решив попросить кого-нибудь мне подиктовать.

На доске ЖЭКа висело объявление:

ТОВ. РОДИТЕЛИ

млашево и среднива возраста

завтра састаица важна собрания.

Я засмеялся и крикнул Хабибулину:

— Это ты писал?

— Я! — гордо ответил наш дворник.

Я достал из мокрого кармана карандаш и, вымазав руки, потому что он был химическим, исправил в объявлении ошибки. Вместо «сас» я написал «SOS-тоится». Пусть все думают, что техник-смотритель забил тревогу. Многие жильцы с самого начала каникул жаловались ему на мальчишек из нашего дома. Правда, во дворе каждый день кто-нибудь что-нибудь вытворял. Но на меня последнее время жалоб не было: я занимался. Соседи по подъезду даже спрашивали маму: «Не заболел ли Серёжа?» — а довольная мама говорила мне:

— Вот видишь, когда ты занят делом, я спокойна.

Я подошёл к забивавшим «козла». Двое из них ссорились. Один показывал, что «рыба» была необходима, а другой говорил:

— Вам, милый, надо дома под кроватью тренироваться. Это не «рыба», а преступление. — Он налил в колпачок термоса капли Зеленина и выпил. Во время споров ему становилось плохо.

— Не корову проигрываете… — успокаивали его остальные.

Никто из них, конечно, не бросил бы «козла» из-за моего диктанта.

Тогда я направился к Чурикову из нашего класса. Он возился у подъезда с гоночным велосипедом.

— Слушай, подиктуй мне с полчасика. А? — попросил я.

— Ну вот ещё! За полчаса я километров десять проеду. Тренироваться надо, — отмахнулся Чуриков, натягивая цепь.

— Хороши вы все! — сказал я.

— Ладно упрекать. Сам виноват. Тебе говорили? Говорили! А хочешь, поедем со мной? Бери у отца велосипед. Выедем за город! Будем печь картошку! На привалах подиктую.

Я быстро отошёл от него, чтобы не соблазниться.

Недалеко от скверика, под развешанными на верёвке шубами и пальто, сидела домработница Ксюша. Наверно, она устала выбивать пыль и читала книжку.

— Тётя Ксюша! — сказал я вежливо. — Всё равно вам нечего делать. Подиктуйте мне пару страничек из книжки! Я сбегаю за тетрадкой. А потом я вам все вещи выбью: я люблю пыль выбивать. Подиктуете?

Ксюша подозрительно посмотрела сначала на меня, потом на шубы и пальто и так же подозрительно спросила:

— Это зачем же диктовать?

— У меня угрожающее положение… — Я старался говорить как можно вежливей.

— У меня тоже. Только и гляди в оба, чтобы ваш брат чего-нибудь не украл.

— К сожалению, у меня нет брата, — не выдержал я.

— Ну и не мешай стеречь! — проворчала Ксюша.

В этот момент я услышал свист. Как всегда, быстро обернулся, но никого не увидел. Тогда кто-то снова засвистел. Я пошёл к нашему дому. Свист стал громче. Только он доносился не с балкона, а откуда-то снизу.

«Наверно, из котельной…» — подумал я. И правда, когда я подошёл поближе, свист прекратился, а из подвального окна высунулся Гарик и знаками велел мне лезть через окно в котельную.

Я походил, как будто от нечего делать, около окна. За мной никто не следил. Потом спустился в нишу и с подоконника спрыгнул на кучу шлака.

В котельной было темно и холодно и пахло кислинкой, как около паровоза. Гарик схватил меня за руку и потащил за котлы. Я шёл за ним как слепой. Наконец, отпустив мою руку, он сказал:

— Смотри!..

Я ещё не привык к темноте и ничего не увидел. Но в котельной вдруг почему-то запахло ананасами. Я принюхался и сглотнул слюнки.

— Виктория!.. Самый вкусный сорт!.. Смотри! — прошептал Гарик.

Я пригляделся получше и увидел белую плетёную корзинку, висевшую на большом винте. Это от неё пахло ананасами.

— Ешь… Я не такой… сам слазил и тебе принёс… Страшно было… Самый вкусный сорт…

Я машинально взял из корзины пару прохладных, немного шершавых клубничин и представил, как Маринка прибегает в сад, видит обобранные кусты и истоптанные грядки. Она садится на корточки и плачет… Ведь на днях первый сбор клубники лучшего сорта «Виктория» мы должны были представить на выставку… Маринка больше всех возилась в саду и специально четыре дня туда не заглядывала. «Так интересней, — говорила она, — маленькие и зелёные ягоды вдруг становятся большими и красными…» А тут свой же… Я даже не сразу поверил, что Гарик всё-таки оборвал общую клубнику.

— Ешь! Чего ты? — Гарик дышал мне в лицо. От него пахло клубникой.

Я изо всех сил оттолкнул его. Он охнул, упал, но закричать побоялся.

— Под дых, значит?.. Под дых, значит?.. — Гарик поднялся с кучи шлака. — Чистюлей притворяешься?

Я снял корзинку с винта, прижал Гарика в угол и пригоршнями стал запихивать ему в рот клубнику. Он так перепугался, что, вытаращив глаза, глотал её почти неразжёванную.

— Наелся?.. Гадина ты земноводная! — Я бросил корзину. — Учти: если сам не расскажешь, хуже будет.

— Что? Ты доложишь? — пришёл в себя Гарик. — Тоже ответишь!.. Я бы, может, не пошёл…

— Ах, ты! Значит, я ещё виноват?

Я налетел на Гарика, мы схватились и упали. Он, изловчившись, укусил меня за ухо. Я от боли вскрикнул, выпустил его, он отскочил в сторону и примирительно, очень быстро и шёпотом, заговорил:

— Ну чего ты шум поднял? Что я такого наделал? Там же ещё осталось… И всем, наверно, обидно: возились, возились, а её — тю… и на выставку! Я свою долю съел… И не побоюсь никого!

Я кусал губы от злости на него и ещё больше на себя. Ну почему? Почему я не предупредил этого?..

Гарик, конечно, почувствовал, что я растерялся, и совсем уже примирительно хихикнул.