Мария Киселёва - Весёлый третий

Капустин дольше всех вздыхал над задачкой и глядел на газету. И, кажется, совсем забылся, серебряная борода, наверно, его прямо приколдовала, потому что он так на нее засмотрелся, что ручка у него выкатилась из ослабевших пальцев и покатилась по парте. Он схватил ее уже на коленях.

У Шурика задача тоже не решалась, а вместо этого получились стихи:

Он показал их соседке Вере. Она подумала и написала на той же промокашке:

«Как это ничего, а мешок?» — написал на другой стороне Шурик. Тут Нина Дмитриевна отобрала промокашку, а Шурик стал решать задачу. Лопаты, лопаты… в первой бригаде лопаты, во второй, в третьей, и не поймешь, сколько всего лопат. Наконец получилось.

— Восемнадцать! — прошептал Шурик Деду-Морозу.

— Ты что? Двадцать три, — удивилась Галя Савчук.

— Тихо, тихо, — сказала Нина Дмитриевна, но было уже поздно.

«Как же так?» — думал Шурик и глядел на Деда-Мороза. А тот подмигивал своим хитрым веселым глазом, мол, соображай, Чижов, что к чему. И Шурик сообразил: конечно, двадцать три, потому что он забыл прибавить пять лопат, про которые узнал в первом вопросе. Он их быстренько прибавил и — все в порядке, задача решена. Так-то, Дедушка Мороз, мы соображаем, когда надо.

На перемене все снова стояли у газеты, и многие потирали руки, как Нина Дмитриевна. Снова читали поздравления. Вот сорока с круглым черным глазом держит в клюве телеграмму и просит Веру, Шурикову соседку, научить ее тараторить. Вера — первая мастерица трещать, а бедная сорока двух слов связать не умеет.

Все смеялись, только Вера сказала сердито прямо в черный сорочий глаз:

— Ничего я не первая. Олька первее.

И для Оли была телеграмма. От Буратино: «Олечка-Шмелёвочка! Будь добренькая-предобренькая, отдай свои кляксы. Я поступаю в школу, а какой же первоклассник без клякс? Отдай, прошу очень-преочень». А дальше были веселые карикатуры про драчунов и лентяев, а Дед-Мороз лукаво щурился: как, мол, узнаете себя?

А Шурику казалось, что Дед-Мороз говорит: «Так-то, Чижик, в другой раз не будь разиней».

Удивительная это была газета.

И вот на другой день, как только ребята вошли в класс, они увидели, что вместо левого угла газеты, где была хрустящая, с инеем, Дедова рукавица, которая держала развязанный мешок, из которого сыпались разные шутки, телеграммы и эти… эпиграммы, так вот вместо этого угла не осталось уже ничего почти до самой нижней кнопки.

Что тут началось!

Все завыли, закричали, сестры Савчук заревели в два голоса. Кто это, кто посмел, кого толкнула черная зависть?

— Это пятый! — крикнул Гиндин. — Тунеядцы, бездельники! Вот это кто!

— А-а! — подхватили ребята. — Не жди пощады!

Пятый «А» занимался в этом классе в первую смену, и на противоположной стене у них тоже висела новогодняя газета. Но что это была за газета? Какая-то наляпанная краской елка. На нее просто было тошно смотреть после Деда-Мороза.

— Не жди пощады! — завопила толпа своему отсутствующему противнику — пятому классу — и ринулась… нет, не к этой елке, это просто тьфу, а не елка. Они ринулись к стенду, где красиво и строго было написано «А. П. Чехов» и с портрета смотрело тоже красивое лицо в пенсне и с бородкой. Первым заскочил на парту Гиндин, нет, кажется, Сковородкин, а потом уже все остальные, и уже нельзя было разобрать, кто первый дернул за бумагу, только она упруго хрустнула и двумя половинками отделилась от стены. Одну минуту шла расправа: бумага гремела, шуршала над головами ребят и скоро затихла и легла смятыми клочками на полу. Тут только все опомнились и увидели, что Нина Дмитриевна была уже у своего стола.

И что же оказалось? Оказалось, что вот это — Нина Дмитриевна кивнула на клочки бумаги — возмутительный факт.

— А они-то! — закричали ребята и показали на свою газету, но Нина Дмитриевна даже не повернула головы.

— Возмутительный факт, — продолжала она, — который никогда раньше не имел места в школе.

— Как не имел? Они первые!

Как это не имел? Разорвали же Деда-Мороза! Просто непонятно, почему Нина Дмитриевна не хочет этого замечать.

— А ну-ка успокойтесь, — сказала Нина Дмитриевна сердито. — Говори кто-нибудь один. Вот ты, Чижов.

Шурик вскочил.

— Конечно, у нас всех лучший Мед-Дороз! — крикнул он. — Им завидно, они…

— Какой… Дороз?

— Дед-Мороз, — быстро подсказал Гошка.

— Да, Дед-Мороз, — повторил Шурик. — Им завидно, бодая середа…

— Седая борода, — перевел Гошка.

— Подожди, Чижов. Говори хладнокровно.

— Я хлад… морковно. Бодая… борода, как настоящая.

Нина Дмитриевна поняла и рассердилась еще больше. Нельзя так плохо думать о своих старших товарищах. Еще неизвестно, как это случилось. Тут она наконец повернулась к газете. Еще неизвестно.

— А это… — указала на пустой стенд и стала говорить, что Чехов — наша гордость, наш большой русский писатель. В классе стало тихо, потом кто-то вздохнул. Сковородкин поглядел на календарь погоды пятого класса и показал что-то пальцами. Ну да, конечно, надо было разорвать этот календарь, раз такое дело. А Нина Дмитриевна все говорила про Чехова, потом вышла и принесла книжку. До конца урока читали «Каштанку». Когда прозвенел звонок, все как будто очнулись.

— Да-а-а, — протянул Сковородкин. — Вот он какой, наш Чехов.

— Конечно, — сказал Гиндин. — Вот какой. А ты говоришь — календарь! Календарь это что! — и махнул рукой.

На перемене выяснилось, что разорвал газету соседний третий класс и совсем нечаянно. Они принесли синтетический клей и склеили почти незаметно. Дед-Мороз еще долгое время встречал ребят по утрам.

А Чехов стал любимым писателем. Когда проходили «Ваньку Жукова», ни одной тройки в классе не было.

Гошка неважно ответил по арифметике. Совсем неважно. Чуть двойку не схватил. А на другой день по русскому языку то же самое.

— Что это ты? — спросил Шурик.

Гошка наморщил лоб, наклонил набок голову, как будто ему опять про спряжение глаголов надо отвечать, но потом очнулся:

— А-а, некогда было, — и кивнул на классную доску. — Потом. Некогда, значит, уроками заниматься, потом, значит, исправит.

Шурик так и подумал, что Сковородкин дома опять за что-нибудь взялся.

— Стой ты, — сказал Сковородкин и потрогал что-то в кармане. — Иди-ка сюда.

В углу Гошка прислонил Шурика к стене и велел закрыть глаза.

— Теперь понюхай. Чем пахнет?

— Это… как уж… — стал вспоминать Шурик. — Ну-ка покажи.

— Да не трожь! Закрой глаза. — Гошка опять придавил Шурика к стене. — Нюхай внимательно. И не так громко. А то ты хрюкаешь, а не нюхаешь.