Иван Зюзюкин - Из-за девченки

— Немного. Школу окончить.

— Знаешь, будь он двоечником и хулиганом...

— У тебя и такие были. Не в этом дело. Уж больно ты влюбчивая.

Катя показала ей язык и, напевая что-то, понеслась к Валерию.

Да, он был не первым ее увлечением. Далеко не первым! Уже в третьем классе она объявила родителям, что один мальчик хочет на ней жениться. «И ты дала согласие?»— не повел бровью отец. «Нет,— грустно потрясла косичками Катя.— Я сказала, что люблю другого».

Она с малых лет охотно принимала все знаки внимания мальчиков — от ударов портфелем по спине до записок с приглашением на каток. Все их ухаживания воспринимала как должное. «Ой, ма! — могла она, бросив портфель на пол, сообщить с порога.— На какого красивого мальчишку из девятого класса я сегодня положила глаз!..» Мать не всегда понимала: поддразнивает ее дочь или за этим кроется что-то серьезное...

Если честно, Катя в первую очередь заинтересовалась Колюней. Что-то угадала в нем своим детски-женским сердцем. Даже успела матери обрисовать его... И вдруг на парте, за которой сидела, она обнаружила красную разграничительную черту. Это ее задело. Такого в жизни еще не было, чтобы не она, а ей указывали на место! Стала краем глаза всматриваться в своего нелюдимого соседа, пытаясь понять, что он за фрукт. Валерий, чувствуя ее взгляд, отворачивался. Катя поклялась, что он провел, он же и сотрет эту самую черту!..

И вот он у нее в гостях... К ужину подоспел отец, военный в звании майора. Когда к дочери приходил кто-нибудь из одноклассников, он любил смущать их каверзными вопросами.

— Что предпочитаете, молодой человек? — спросил он, приоткрывая бар.— Сухонькое? Вермут?.. А может, водочку?

— Шутите,— сдержанно улыбнулся Валерий.

— А что,— улыбнулся и Катин отец,— скажешь, ни разу не пробовал?

— Один раз было,— не скрыл Валерий.— Я еще в школу не ходил. Выпил целую рюмку не помню чего. Чтобы отцу поменьше досталось. И чуть не умер после этого. До сих пор от одной мысли воротит...

— Ничего не скажешь, яркое воспоминание детства…— с сочувствием посмотрел на него отец, закрыл бар, и они стали говорить на другие темы.

— ...Я пойду,— первым встал из-за стола Валерий.

— Еще чашечку чая?— предложила Катина мать.

— Спасибо,— отказался он,— говорят, пить много жидкости вредно.

Это его заявление у всех Малышевых вызвало улыбку.

— А хотите,— обращаясь ко всем, сказал Катин отец,— я сейчас быстро помою машину и покатаю вдоль Москвы-реки? А под конец заедем в кафе-мороженое и…

— Я не могу,— не дал ему даже договорить Валерий.— У меня сегодня астрокружок.

— И никак нельзя пропустить?

Валерий сурово покачал головой.

— Сегодня моя очередь наблюдать. Не могу...

Когда он ушел, отец сказал дочери:

— А товарищ-то у тебя... с характером.

— Разве это плохо? — не поняла Катя.

— Что ты...— задумчиво поглядел на нее отец.— Наоборот, очень даже хорошо.

— Он немного неуклюжий,— добавила от себя мать,— но, по-моему, добьется в жизни всего, чего захочет...

...А что же в то время, когда у Малышевых пили чай, делал Колюня? Подложив под голову руки, он лежал в вельветовом пиджаке на тахте и думал о судьбе. Ему колоссально не повезло! Чтобы поход в кино состоялся, все до мелочей продумал и предусмотрел. Кроме одного — что бабуля, уходя, случайно прихватит и его ключи и запрет квартиру снаружи...

Было нестерпимо досадно. Он такие возлагал надежды на этот культпоход! Наконец-то у него появится своя девчонка. Малышева вполне соответствовала его представлениям о «своей». Лицо, фигура — приятно посмотреть. Характер что надо: веселая, не выламывается, как многие девчонки. И, что самое привлекательное, незлопамятная. Подулась на него пару дней за то, что не захотел пустить ее за свою парту, и перестала. Сколько уже раз подходила к нему с тетрадями по русскому и английскому. «Проверь, чего я тут наляпала...» Пожалуйста, мисс Малышева! Проверит, исправит и молча вернет тетрадь. Несколько раз — или это ему лишь показалось? — он ловил на себе ее задумчиво-изучающий взгляд. Верно, взгляд не расписка, к делу не приобщишь. Но он порождает надежды! Коробка Колюня взял в кино для компании, чтобы чувствовать себя посвободнее. В следующий раз решил обойтись без него.

И вот сам остался с носом. Бабуля, бабуля! Как будто нарочно закрыла квартиру...

Вечером он долго ворочался в постели, простынь в скатку сворачивал — «внутренний голос» не давал покоя. Он подсказывал Колюне, что между Коробкиным и Малышевой что-то произошло. Но что именно?! В худшем случае, тюфяк Коробок после кино проводил ее до дома и бегом к своей скандальной мамочке, к своим электродам, катодам, анодам...

Перед тем как уснуть, Колюня утопил клавишу приемника, всегда настроенного у него на волну «Маяка». «Уймитесь, волнения страсти! Усни, безнадежное сердце...» — отчаянно и грозно загремел шаляпинский бас в Колюниной келье. От этих слов старинного романса, затаенного плача музыки и раскатов могучего, как океан, голоса у Колюни пробежали по спине мурашки. «Минует печальное время...» — из далеких, невозвратных времен долетело до него предсказание, и он забылся сном, внезапным, как порыв ветра перед грозой...

На следующий день Колюня дежурил в классе. На большой переменке ворвался в класс со шваброй в одной руке и ведром воды в другой. Рыжие волосы пламенели и устрашающе торчали во все стороны. На груди вместо передника болталась старая географическая карта, на которой большинство стран Африки еще не освободилось от колониального гнета.

— А ну! — зычно крикнул он.— Все выметайтесь, я начинаю работать!

Несколько человек сидели за партами и методом скорого чтения учебника постигали перед физикой законы электричества.

— Кому сказал: выметайтесь! Хватит нам по чистоте быть на последнем месте!..

Чтобы все видели, как он решительно настроен, Колюня поднес швабру к лицу Светы Зарецкой.

— Считаю: раз, два, три...

Света поглядела на него, плюнула от полноты отрицательных чувств и вышла из класса.

— Вас это, голуби, тоже касается,— заявил он Коробкину и Малышевой, склонившимися над одним учебником.

— Не мешай, а? — взмолилась Катя.— Если Валерка не объяснит мне сейчас этот параграф, я погорела...

— Мне какое дело? — Колюня громыхал ведром, чавкал шваброй.— Г-гу-лять надо меньше, г-голуби...

— Пойдем отсюда…— Коробкин захлопнул учебник и встал.— Все равно не отстанет, я ого знаю...

Класс опустел, и с Колюни схлынула деловая горячка. Заводить уже некого было. Рублев наедине с самим собой не похож на Рублева на публике. И кто бы в эту минуту заглянул ему в лицо — худенькое, веснушчатое, несчастное, от недосыпа чуть синеватое,— никогда бы не подумал, что он способен кого-то обидеть. Его бы не обидели!