Анна Антонова - Письмо звездному мальчику

– Какую еще ложу, там видно плохо, – продолжала выступать Юлька, но Катя ее уже не слушала.

Мы тихонько прокрались в ложу и порадовались, что ни разу не сидели там на спектакле – видно было отвратительно. Хотя однажды нам попались пресловутые дешевые билеты не на балкон, а именно сюда – на них красовалась трогательная надпись «Неудобное»! Но для тайных наблюдателей распевки лучше места не придумать – права Катя, не хватало нам в партере рассесться, прямо на глазах заинтересованных «зрителей»!

На сцене появился Теркин, на нем были джинсы и футболка размеров на пять больше нужного.

– Саш, давай первую, – махнул он невидимому звукооператору.

Включилась музыка, и Теркин запел мою любимую первую арию – о том, как Ла Моль счастлив, что приехал в Париж. Я не заметила большой разницы по сравнению со спектаклем, но, когда песня кончилась, Антон тяжело вздохнул и сказал куда-то в балкон:

– Слушай, что-то в начале совсем себя не слышал! А как только я себя перестаю слышать, я тут же начинаю педалировать, – виновато добавил он.

– А я тебе скажу, почему ты себя не слышал, – снисходительно ответил звукооператор. – Я не знал, что сегодня ты играешь, и микрофон совсем под другого человека настроил. Извини, что сразу не предупредил.

– Как это? – ничего не поняла я.

– Потом объясню, – отмахнулась Юлька, не отводя взгляда от сцены.

– А… – растерялся Антон и тут же начал оправдываться: – Нет, конечно, можно все с напором петь, но… Давай еще раз.

– Ты говори что-нибудь, а я настрою, – предложил звукооператор.

– Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять, – с чувством продекламировал Антон.

– Как приятно, как полезно падать с роликов вниз головой! – ехидно прокомментировал незаметно появившийся на сцене Горин.

– О чем это он? – удивилась я.

– Теркин сегодня на роликах в театр приехал, – пояснила Катя. – И упал по дороге. Гримеры полчаса синяки замазывали!

– Все болит? – тем временем участливо поинтересовался Горин.

– Все болит, – с готовностью отозвался Антон.

– А как же он играть-то будет? – удивилась Юлька.

– Да он в целом цел, – цинично скаламбурила Катя.

Повисла пауза, а потом Теркин проникновенно спел в невыключенный микрофон:

– Но ты, ты кинула, ты кинула, ты…

Я хрюкнула, из последних сил сдерживая смех. Юлька тоже зажимала рот рукой, вытирая другой выступившие слезы. Катя посмотрела на нас осуждающе, но промолчала.

Антон еще раз спел начало первой арии.

– Ну вот, совсем другое дело, – довольно объявил он.

– Теперь удобно? – заботливо поинтересовался звукооператор Саша.

– Да, – подтвердил Теркин.

– Ну и вали тогда, – небрежно бросил ему Горин.

Я недоуменно посмотрела на Юльку, но она только пожала плечами.

– Как? – растерялся тот. – А мы же сейчас вдвоем поем? Поем вдвоем, – со вкусом повторил он.

На сцене появилась Маргарита – Стелла Ладис.

– Пестня, – торжественно объявил Теркин. И вкрадчиво добавил: – На двоих.

Они со Стеллой запели свой дуэт – объяснение в любви, но успели только начать.

– Раз, два, три, унитаз, – вдруг сказала в микрофон изысканнейшая Стелла.

– Что она несет? – не выдержала я и тут же зажала рот рукой, оглянувшись на сделавшую страшные глаза Катю. Наверное, она уже не раз пожалела, что привела нас сюда.

– Саш, я свой голос вообще не узнаю, – капризно сказала Стелла. – Ни тембр, ничего… Частоты абсолютно не мои!

Звукооператор невнятно отозвался, а Юлька тем временем шепотом объяснила:

– Это термин такой – когда звук гулкий получается, словно в унитаз поешь.

Осмыслить «термин» я не успела, потому что Горин снова встрял:

– Только у Антона сегодня звук хороший!

– Это потому, – самодовольно заметил Теркин, – что Антон хорошо поет.

– Антон хорошо поет, – скептически повторил Горин, – когда долго не пьет!

У меня уже не было сил чему-то удивляться. Наконец я не выдержала:

– Где Шмаров-то?

– Он почти никогда не приходит, – пожала плечами Катя.

– Почему это?

– А ему не надо распеваться, – ехидно ответила за нее Юлька. – Он и так прекрасно поет. Тем более дублера у него нет, микрофон настраивать не надо…

Конец ее речи я слушала невнимательно, потому что заметила на сцене какое-то непонятное оживление. Оказалось, кто-то из высших театральных сил услышал меня и решил пригнать Шмарова на распевку.

– О, Леха! – обрадовался Теркин. – Какими судьбами?

Тот не ответил, только мило – насколько был способен – улыбнулся и махнул звукооператору, заправляя за ухо микрофон. Тот запустил фонограмму, но что-то перепутал, и вместо партии герцога Алансонского зазвучала последняя ария Ла Моля, когда он после пыток в тюрьме накануне казни прощается со своей любимой Маргаритой. Нимало не смущаясь, Шмаров запел. Да так, что, думаю, Теркин испытал массу не самых приятных эмоций – во всяком случае, я бы на его месте обеспокоилась появлением такого сильного конкурента.

До начала оставалось полчаса, и за стеной уже слышался смутный гул голосов – в фойе публику запускали за сорок пять минут. И мы наконец поняли, почему перед спектаклем из зала доносятся обрывки фонограмм и знакомые голоса!

Было странно и непривычно чувствовать себя хоть немного, но причастной к закулисной жизни. Ни о какой сказке в грязной воде я в тот момент не думала – просто потому, что происходящее не имело к этому ни малейшего отношения.

Распевка заканчивалась, актеры по одному исчезали со сцены.

– Пойдемте, больше ничего интересного не будет, – сказала Катя и добавила, заметив, как я провожаю взглядом Теркина: – Он уже не придет. Можно в буфет сходить, они там иногда перед спектаклем появляются.

Я мигом потеряла интерес к сцене и с готовностью поднялась.

– Там недорого, так что можно будет перекусить, – продолжала Катя.

– А нас не выгонят?

– Проверяют только на входе, – утешила она. – А если вы уже внутри, то никому дела нет. Я вас, кстати, через служебную дверь проведу, чтобы в фойе не светиться.

И она толкнула неприметную дверку с табличкой «Служебный вход». Мы проскользнули в нее и оказались за кулисами! Конечно, это был всего лишь невзрачный темный коридор, но я заволновалась и начала благоговейно оглядываться. Юлька же, судя по ее виду, чувствовала себя вполне уверенно, словно бывала тут каждый день. Впрочем, и я скоро перестала вести себя как в музее – закулисная часть театра подозрительно напоминала нашу школу: такие же унылые коридоры с множеством дверей. Только буфет оказался непохож на нашу столовку – это была миленькая уютная комнатка с несколькими столиками. Мы взяли чай с пирожными и уселись на свободные места. Я уже вполне освоилась, поняв, что никто не обращает на нас внимания и не собирается выгонять.