Светлана Лубенец - Формула первой любви

— Да ну! А почему?

— Ты же знаешь, что я с пятого класса одна сижу за партой. Других свободных мест нет.

Пономаренко Людино сообщение явно не понравилось.

— Могли бы и рокировку какую-нибудь провести! — недовольным голосом заметил он. — Посадили бы к Кондратюку, чтобы тот его сразу под свой жесткий контроль взял.

— Чего его брать? Сидит себе тихо — никого не трогает.

— И что, скажешь, не выступает?

— Говорю же, сидит тихо. Молчит.

Вова с трудом запихнул свое большое тело в кресло, сложил руки на пухлом животе и заключил:

— Это он пока молчит. Пока не привык.

— А что он обычно делает, ну… когда привыкает?

— Говорю же, выступает: высмеивает всех, издевается.

— Знаешь, Вова, — Люда с сожалением окинула взглядом огромную фигуру Пономаренко, плотно сжатую со всех сторон маленьким креслом, — если он смеялся над тобой, то… ты, конечно, извини, но он прав!

— Да? — Вова хотел резво вскочить, но изящная мебелина не позволила. Он еще пару раз дернулся и счел за лучшее остаться внутри кресла. — И это говоришь мне ты, которая… для которой… С которой я провел все свое детство. — Он не договорил и безнадежно махнул рукой.

— Да, Вовка, именно я это и говорю, и всегда говорила, что если ты не перестанешь трескать все подряд десять раз на дню, то над тобой будут издеваться все, а не только Исмаилов! И не вздумай мне ничего говорить про свои гены, — не дала она вырваться возражениям из Вовиной широкой груди. — Нормальные у тебя гены, как у всех. И родители у тебя нормального объема!

— Ты просто не видела мою бабушку, которая в Могилеве живет! — затравленно пролепетал Пономаренко, но Люду его жалкий вид не остановил:

— Сто раз уже видела ее фотографию! Забыл, что ли? Не будешь же ты всю жизнь предъявлять всем для оправдания портрет своей могучей бабушки из Могилева! В общем, так: с завтрашнего дня начинаем бегать по утрам! Мне тоже не повредит!

— Как это по утрам? Утром же в школу надо! — Пономаренко так огорчился, что пробкой выскочил из сжимавшего его кресла. — Утром — это я не согласен! Во сколько же надо вставать, чтобы бегать?

— Всего на полчаса раньше! — продолжала наступать на него Люда.

— Это что же… В половине седьмого, что ли? — В Вовином голосе слышался уже настоящий ужас.

— Вот именно! Всего в половине седьмого! Не помрешь!

— Нет, Люсенька… Ты, конечно, извини… Ты знаешь, что я для тебя на многое готов, но не на такое…

— Тогда и не жалуйся, что над тобой издеваются!

— Да я ж только тебе пожаловался, как другу, а ты… Эх ты!

— Вовка, скажи, — решилась вдруг Люда. — Тебе ж в прошлом месяце уже пятнадцать исполнилось! Неужели тебе до сих пор ни одна девочка не нравится… в классе там… Или еще где?

— Почему не нравится? — залился здоровым румянцем Пономаренко. — Ты мне, например, всегда нравилась…

— Я — это другое! Я не считаюсь! Мы — просто друзья детства. А по-настоящему тебе кто-нибудь нравится, ну… чтобы страдать… ну… Словом, неужели ты еще ни разу не влюблялся?

— Слушай, — насторожился Пономаренко, — а почему ты про это спрашиваешь? Неужели уже успела в Исмаилова втрескаться?

— С чего ты взял? — вздрогнула Люда.

— С того! У нас все девчонки от Сеймура в отпаде! Только имей в виду, Людка, что он ненавидит весь ваш женский пол скопом. Не знаю, кто уж его так довел, может, кстати, и Элеонора, а только… и не рассчитывай, понятно?

— Ничего я и не рассчитываю… Не говори глупостей! А спросила я для того, чтобы предупредить!

— О чем? — Вова упер свои мощные руки в крутые бока и стал похож на великана Горыню с обложки Людиной детской книжки русских народных сказок.

— О том, что если ты вдруг захочешь взаимности от девочки, которая тебе понравится, то… Тоже, знаешь, не рассчитывай!

— Это почему же?

— Все потому же! Худеть надо — вот почему! Сам же сказал, что все ваши девчонки от Сеймура в отпаде. Вот и представь: из такого, как ты, пятерых Исмаиловых можно сделать!

— Неужели вы все такие? — с презрением процедил Пономаренко и опять запихнулся в кресло.

— Какие?

— Такие! Вам только красавчиков подавай, чтобы глазки, бровки, щечки! А настоящие мужчины вам, значит, не интересны?

— Настоящие мужчины — они тоже других размеров!

— Да? А как же штангисты? Метатели молота?

— По-моему, ты не штангист и не метатель! Ты бы еще борцов сумо вспомнил! Среди них ты, пожалуй, и затерялся бы.

— Ладно, Людмила! Я думаю, будет и на моей улице праздник! — обиженно пробурчал Пономаренко. — Я думаю, найдется такая, которая не посмотрит…

— Я тебе, Вовка, от души желаю, чтобы нашлась, но все-таки… на твоем месте… Подстраховалась бы!

Поскольку разговор таким образом перетек в мирное русло, Пономаренко спросил:

— Люд, а вас заставляют стихи с рассказами писать на школьную олимпиаду по русскому или не пристают, поскольку вы все крутые математики?

— Еще как пристают! Сегодня наша Юлия пол-урока трещала о том, что мы должны гармонично развиваться, что должны не только примеры решать, а еще и приобщаться к великому и вечному.

— Ну и как?

— Что как?

— Ну… будешь приобщаться?

— Издеваешься, да? Я же без тебя ни одного сочинения не написала!

— А на уроке?

— На уроках, конечно, приходилось, но больше «трояка» я никогда не получала.

— Значит, не будешь?

Люда отрицательно покачала головой:

— Нет, мне совершенно неинтересно рассуждать на тему «Фамусовское общество» или, к примеру, почему Софья влюбилась в Молчалина.

— Неужели у тебя нет на этот счет собственного мнения?

— Откуда оно у меня может быть, если я не жила в этом ископаемом фамусовском обществе! Сейчас уже какой век? Двадцать первый! А пересказывать на пяти страницах, что на этот счет написано в учебнике или что думает наша литераторша, — честное слово, скучно и времени жалко!

— Да я не про это… Я про Софью с Молчалиным… Ну, почему она в него влюбилась, как ты думаешь?

— Думаю, что у нее выбора не было. Она же в четырех стенах сидела: школу не посещала, на дискотеки не ходила, в подъездах не тусовалась…

— Скажешь тоже! — не согласился с ней Пономаренко. — Балы небось покруче дискотек были!

— А ты вспомни, какие на балу у Фамусова «уроды с того света» собирались! И потом, балы, наверно, не часто случались. А Молчалин — единственный из молодых в окружении Софьи и постоянно рядом. В кого же ей еще было влюбляться?

— Я вот тоже постоянно с тобой рядом, между прочим, — заметил Вова и очень выразительно посмотрел на друга детства, — и тоже молодой! Чего же ты в меня не влюбляешься?

— Софья с Молчалиным в одной коляске не ездила. Он ей на новенького, понял?

— Ну… допустим… Убедила про Молчалина. А как остальные ваши? Будут участвовать в олимпиаде?