Даниэль Пеннак - Собака Пес

«А зачем эта птица?»

«…А какой она марки?»

«…А, Гиеныч?»

«…Это нарисованная птица или настоящая?»

Гиеныч по-прежнему не отвечал. Он шёл, высоко задрав голову и напрягая шею, которую гнула к земле тяжесть птицы. Птица была больше Пса.

Наконец они перешли мост и оказались перед портиком, сложенным из больших камней. Наверху у него была какая-то надпись, но прочесть её Пёс, разумеется, не мог. Кованая входная решётка была открыта. Казалось, она приглашает войти. Однако Гиеныч входить не стал. Он шагнул к портику и положил птицу между каменными столбами, потом отступил обратно, сел и стал ждать. Пёс уселся рядом.

– Что это за место? – спросил он, затаив дыхание.

– Собачье кладбище, – сказал Гиеныч будничным тоном.

– А чего мы ждём? – шёпотом спросил Пёс, сам не зная, чего ему больше хочется – поскорее войти или удрать.

– Жди. Сам увидишь.

За портиком было темно. Казалось, на кладбище нет ни души. Только и можно было различить внушительную тень – статую сенбернара с бочонком рома на шее, бережно несущего в своей огромной пасти ребёнка. Шумел ветер. Вода поплёскивала о берег. Они сидели так уже довольно долго, когда появилась кошка. Это была красивая египетская кошка, длинный сильный зверь песочной масти. Казалось, её породила сама темнота. Пёс так и подскочил и угрожающе зарычал.

– Замолчи, – приказал Гиеныч.

Кошка уселась перед ними и принялась их разглядывать. Ничуть не насторожённо, очень непринуждённо. Она подождала, пока Пёс совсем успокоится, потом ухватила птицу за шею и поволокла её в темноту кладбища. Только тогда Гиеныч сказал:

– Пойдём.

На кладбище было не так темно, как казалось снаружи. Свет от моста там и сям пробивался между нависающими ветвями. Как будто косые лучи в соборе, падающие на каждую могилу. А кругом сплошная тьма. Тут были всевозможные надгробья – величественные памятники и совсем маленькие плиты, мраморные, гранитные или просто бетонные, а на них всевозможные имена: Поллукс, Милорд, Рамзес, Цезарь (золотыми буквами), Папик, Плюх, Бибишь, Лаки, Мушка (гравировкой по камню или краской по бетону), и Гиеныч уважительно читал их вслух, вместе с прощальными словами любви, которые хозяева написали под этими именами:

«Нашей Мушке от любящих друзей. Мы тебя никогда не забудем». – «Милому Фанту, товарищу в радости и горе». – «Прощай, Лейла, я плачу». – «Ах, Бишон, добрая душа, ты был лучше, чем я…» – и ещё, и ещё, великая жалоба людей, оплакивающих свою утраченную собаку, плач, внятный каждому посетителю.

На всех могилах были цветы, а между ними росли большие, невероятно могучие деревья.

– Это не деревья, – заметил Гиеныч, – это собаки, которые стали деревьями.

Но что особенно поразило Пса, так это количество кошек, бродивших по кладбищу. Можно было подумать, что это их царство. Один чёрный кот, тонкий, гибкий и невозмутимый, выводил когтями красивые узоры на песке вокруг надгробия из розового порфира, уже украшенного птичьими перьями. Перьями, которые Пёс узнал с первого взгляда.

– Ну да, – сказал Гиеныч, – днём наше кладбище украшают и охраняют люди, но ночью этим занимаются кошки… И уж они-то охраняют! – добавил он, кивнув на пару жёлтых глаз, не мигая следящих за ними из темноты.

А у самых ворот, справа от входа, был холмик, весь в цветах – могила неизвестной ничейной собаки, которая пришла умирать сюда, на кладбище счастливых собак.

Пёс захотел обойти кладбище ещё раз. Гиеныч согласился. Пёс попросил ещё раз прочесть имена, начертанные на надгробиях. Гиеныч снова сделал перекличку всем похороненным собакам. Пёс захотел ещё раз выслушать эпитафии. Гиеныч прочёл. Пёс захотел все обойти по третьему кругу. Гиеныч отказался.

– Нет, – сказал он, – нам пора.

Они направились к выходу. Молча. «Люди и правда непредсказуемы!» – примерно такая мысль вертелась в голове у Пса. «А кошки-то!» – примерно такой была вторая мысль. Думать более связно он был не в состоянии. Немой, оглушённый, одурманеный, под гипнозом, он чувствовал себя так, словно ступал по облаку.

Они подошли к воротам. И – кстати о кошках – там как раз одна и сидела. Давешняя египтянка. Следуя примеру Гиеныча, Пёс сел напротив неё. Тогда Египтянка вполне явственно подмигнула, повела головой, указывая в угол кладбища, и направилась туда, подняв хвост трубой, как это делает вся их братия в предвкушении кормёжки.

– Идём за ней, – сказал Гиеныч, – Итальянец приглашает нас на обед.

Итальянец был у них за главного. (У всех кладбищенских кошек.) Они с Гиенычем давно знали друг друга и дружили. Итальянцем его звали потому, что он был любимым котом одного старого итальянского актёра, очень богатого и чувствительного, который кормил своих кошек лососиной, дичью и настоящей икрой. «Безобразие, – шушукались соседи, – когда столько людей голодает!» Вот только у Актёра дверь была для всех открыта, а у соседей заперта на засов.

Так вот, Итальянец жил у Актёра, как и трое его друзей – Египтянка, Художник и Розка. Художник – это был тот самый чёрный гибкий кот, который украшал надгробие из розового порфира, а надгробие это как раз и было надгробием Розки, доброй толстой старой суки розоватой масти, ласковой, как нянюшка, которая прожила у Актёра 18 лет. От такой долгой жизни Розка в конце концов стала выдыхаться. С каждым днём она все медленнее поднималась по лестнице, и язык у неё вываливался все длиннее. У неё едва хватало сил дышать. А потом как-то утром, когда Итальянец (кот) проснулся и с мурлыканьем подошёл об неё потереться, Розка не завиляла хвостом, не сморщила морду, даже глаз не открыла. Она перестала дышать. У неё уже не было на это сил.

Кому сказать – не поверят, как плакал тогда Актёр! «Так убиваться о какой-то собаке!» – хихикали соседи, которые сами с большим хладнокровием ждали бабушкиного наследства.

И вот Розку похоронили. Актёр поставил ей памятник из серо-розового порфира, точно такого же цвета, что её шерсть.

С этих пор Итальянец, Египтянка и Художник и несли стражу на Собачьем кладбище. Скоро к ним присоединились и другие кошки. Дело в том, что каждая кошка когда-нибудь да встречает на своём веку собаку, без которой с тех пор жить не может. Всех других собак она если и терпит, то с трудом, но эту одну любит; такая вот особенность.

Итальянец занимал вместе с Египтянкой и Художником большую пустующую конуру в углу кладбища, рядом со сторожкой, обитаемой только днём. Едва Египтянка доложила о гостях мяуканьем (только это было скорее похоже на рокот), Итальянец вышел их встречать. Это был вальяжный чёрно-белый кот, с необычайно изысканными манерами, ростом вдвое больше Пса. Казалось, будто он одет в чёрный жакет или смокинг с белым пластроном, на котором красовалось чёрное пятнышко, точь-в-точь похожее на галстук-бабочку. Он улыбался благодушно и немного игриво. В каждом его неспешном движении чувствовалось, что гостеприимство для него дело серьёзное. Он остановился перед Гиенычем и Псом с улыбкой скромного радушия. Гиеныч в знак дружбы поднял переднюю лапу и положил её на плечо Итальянцу. Итальянец выгнул спину и потёрся о грудь Гиеныча. Потом посмотрел на Пса. Робея чуть не до столбняка, Пёс неловко поднял лапу, уверенный, что ни за что не дотянется до плеча Итальянца. Но кот, прогнувшись с поразительной гибкостью, протёк под лапой Пса и об его грудь тоже потёрся. На какую-то секунду Пёс почувствовал себя очень большим. Это чрезвычайно польстило его самолюбию.